Собственно из-за этой щетки-грабель он и приехал в Берлин. Роль жертвы, которой пришлось отбиваться от непризнанного гения, выпала на долю Фрица Шпенрата, старого знакомого, крупного менеджера в компании АЭГ. Тот поспешно сплавил все материалы на заключение экспертам, которые вынесли единодушный приговор: абсолютный бред. Берлинское турне закончилось, таким образом, полным фиаско. По настоянию сына Конрада (он к этому времени стал настоящим берлинцем) неудачливый изобретатель, который вновь стал жаловаться на недомогание, записался на прием к какому-то светилу медицины. Тот посоветовал ему лечить нервы.

Получив окончательный отрицательный ответ от АЭГ, Аденауэр засобирался обратно в Ункель, о чем 1 марта известил письмом супругу. В том же письме он сообщал, что но пути заедет в Бад Эмс к Паулю Франкену и попросил Гусей встретить его на промежуточной станции в Нидерланштейне и оттуда проводить до Ункеля. Мы еще вернемся к вопросу о характере его связей с молодым и амбициозным деятелем молодежного католического движения, а пока остановимся на том событии, которое в начале марта 1936 года потрясло всю мировую общественность и, между прочим, оказало существенное влияние на дальнейшую судьбу нашего героя.

Речь идет об оккупации немецкими войсками Рейнской демилитаризованной зоны, осуществленной в явное нарушение не только Версальского договора, но и Локарнских соглашений. В интервью корреспонденту американского агентства Си-би-эс Шорру, данном 21 августа 1962 года, Аденауэр утверждал, что его реакция на это событие была однозначной: новая война отныне неизбежна, поскольку Гитлер тогда пришел к выводу, что демонстрацией силы он может добиться всего, чего хочет. Трудно сказать, насколько это собственное описание Аденауэром его тогдашних мыслей соответствует действительности; задним числом все умны.

Во всяком случае, в краткосрочной перспективе первый акт гитлеровской агрессии обернулся для изгнанника неожиданным благодеянием впавших в эйфорию стражей режима: запрет на пребывание в Кёльнском административном районе был снят, Аденауэр мог отныне переехать обратно в Рендорф, воссоединиться с женой и детьми. 11 апреля, на Пасху, он посылает поздравления Хервегену и его пастве и, между прочим, замечает, что впервые за много лет чувствует себя «воистину счастливым».

Верно, слежка за ним продолжается: когда они втроем — он, жена и Пауль — в середине мая поехали во Фрейден-штадт (им там явно понравилось), за ними следовал «хвост». Тщательно регистрировались все их отлучки из Рендорфа. Тем не менее старый политик ожил, тем более что на него стали выходить те, кто поставил своей целью организацию политической оппозиции режиму. Одним из них как раз и был упоминавшийся выше Пауль Франкен. Неслучайной была их первая встреча, закончившаяся совместной автомобильной прогулкой, и, уж конечно, в Бад Эмс Аденауэр поехал не просто потому, что соскучился по обществу интересного собеседника. Франкен свел Аденауэра с бывшим лидером католических профсоюзов Западной Германии Якобом Кайзером.

В сентябре 1936 года в доме Аденауэра состоялась конспиративная встреча, на которой, помимо хозяина дома, присутствовали Франкен, Кайзер и еще один бывший политик Центра, Генрих Кернер. Чтобы не привлекать внимания эсэсовцев, собирались и расходились порознь. Пока Гусей занимала разговорами Франкена и Кернера, Конрад с Кайзером уединились в кабинете для доверительной беседы. Она длилась не менее трех часов. Кайзер сообщил потенциальному новому члену организации о том, что было достигнуто. Он особо подчеркнул, что установил контакт с двумя представителями высшего генералитета — Куртом фон Хаммерштейн-Эквардом и Вернером фон Фричем, которые встревожены авантюризмом Гитлера, проявившимся, в частности, в том, что он решил вмешаться в гражданскую войну в Испании. Кайзер высказал мнение, что без поддержки командования вермахта Гитлера не свергнуть и поэтому нужно усиленно добиваться такой поддержки.

Аденауэр знал Кайзера еще с двадцатых годов и не был о нем особо высокого мнения как о политике. Что касается генералов, то полутора суток, которые он провел в компании нескольких представителей этой касты в импровизированной эсэсовской тюрьме в Потсдаме, было достаточно, чтобы составить далеко не лучшее впечатление об их моральных и интеллектуальных качествах. «Вы когда-нибудь встречали генерала с интеллигентной физиономией?» — задал он Кайзеру риторический вопрос. Это был, собственно, ответ на планы Кайзера и конец диалога.

Трое посетителей покинули Рендорф с явным чувством разочарования. «На него рассчитывать нечего», — суммировал Кайзер общее мнение о позиции Аденауэра. Действительно, со стороны последнего не обнаружилось никакого желания связать свою судьбу и судьбу своих близких с группой лиц, которым он не особенно доверял и за которыми никто не стоял.

Аденауэр явно к тому времени пришел к заключению, что для того, чтобы свергнуть Гитлера, сил одного внутригерманского сопротивления не хватит. Отсюда, в свою очередь, для него следовали два вывода: первый, и самый главный — не предпринимать ничего, что могло бы поставить под угрозу его личную безопасность и безопасность его семьи, и второй — единственная надежда на ликвидацию нацистского режима — во вмешательстве извне; если это будет означать войну, пусть так.

Для себя же он твердо решил: больше никаких контактов с теми, кто считает себя оппозиционерами. Исключен был для него и выбор в пользу эмиграции: старшим детям это разрушило бы карьеру, младшие лишились бы привычного окружения и родины. Оставалось залечь на дно и ждать. И заняться практическими делами, в частности, довести до конца свою тяжбу с новыми властями Кёльна, обустроить как следует свое прибежище в Рендорфе.

Что касается первой проблемы, то, пока пост бургомистра сохранял Ризен, перспектив на ее решение, естественно, не было никаких! Однако в начале 1937 года Ризен ушел, и его место занял некто Карл-Георг Шмидт, тоже, разумеется, нацист, но не такой упертый. Конрад обратился к брату Августу: пусть попытается поговорить о нем с новым бургомистром. Беседа состоялась, и результаты ее были ободряющими. Шмидт «в частном порядке» признал, что с бывшим бургомистром поступили несправедливо, добавив, правда: «Вы, конечно, понимаете, что я не могу высказать это официально».

Начались закулисные переговоры. Они прервались на время траура по скончавшемуся в марте 1937 года в возрасте шестидесяти трех лет брату Гансу. По случаю похорон Аденауэр впервые за последние четыре года появился в родном городе. Это событие было даже отмечено в дипломатических кругах. В мае переговоры возобновились вначале на уровне адвокатов сторон, а затем и путем прямого диалога между Шмидтом и Аденауэром на «нейтральной» территории, в качестве которой был избран Бонн. Наконец 28 сентября мировое соглашение было достигнуто. Аденауэр и Шмидт отметили это событие бокалом немецкого шампанского.

Условия были для Аденауэра вполне приличными: он получал пенсию в размере десяти тысяч марок и сто пятьдесят три тысячи восемьсот восемьдесят шесть марок наличными в качестве компенсации за невыплату жалованья в период, пока он еще формально оставался бургомистром, и за недоплату по пенсии. Особняк по Макс-Брухштрассе, правда, переходил в собственность городской казны в погашение задолженности по ипотеке и по уплате налогов за участок. Потерю особняка Аденауэр, конечно, не мог спокойно пережить и считал, что его ограбили. В общем, это было далеко не так.