Так не будь им, ответила пустыня. Из тебя сделали знамя, даже не поставив тебя в известность? Но у тебя есть свобода выбора — кого ты соберешь и куда поведешь за собой. Ты слышал музыку во всех, с кем встречался? Пришла пора учиться играть самому.

Я всего лишь человек, возразил Олег. И по большому счету правы те, кто считает меня посредственностью. Я боюсь той пустоты, в которую превратил свою жизнь.

Но ты уже однажды вырвался из нее, ответила пустыня. Тебя смущает чужая вера? Но ведь именно она — необходимость оправдать ее — делает тебя чем-то большим по сравнению с тем, чем ты был. Тебе не нравится игра, которую затеяли вокруг тебя и твоего Выбора? Что ж, измени ее правила.

Я не умею, сказал Олег. Я элементарно не умею этого сделать. Ты говоришь, самому играть музыку? Но подумай о тех, кому придется ее слушать. Я не музыкант, я дилетант-слушатель.

Значит, тебе придется стать музыкантом, откликнулась пустыня. И поверь, не все хорошие музыканты — гении. Выложиться до дна, до самого края — да, без этого ты не сможешь ничего, но ведь это уже — твое, это зависит только от тебя.

Стоп, а почему я должен верить тебе? — спросил Олег. Ведь ты — враг. Даже не враг, а враждебная среда, нечто, что удерживает жителей Крепости на одном месте, не позволяя им уехать…

Враг? — отозвалась пустыня. Враг ли тебе трудная дорога, по которой ты идешь? Люди же… Того, кто действительно решился идти, на одном месте удержать невозможно. Так что играй, музыкант!

Сквозь толщу времени, в которую он погрузился, до него глухо донесся голос Патрика — тот настойчиво спрашивал о чем-то, чего-то требовал, кажется, даже орал.

— Сейчас, — спокойно, даже отрешенно ответил Олег, не открывая глаз. Он шевельнул пальцами — и словно ощутил ладонью ласку грифа, и почувствовал пальцами режущий холодок струн. Теперь весь окружающий мир звучал для него огромным оркестром, и найти в этом водопаде звуков диссонанс вражеских «ифритов» для него не составляло труда. И ничуть это не походило на бой у Святилища: никакого опьянения яростью, никакого самозабвения в горячке сражения — наоборот, он ощущал только холод собранности, только возможность удержаться в ритме мира и сыграть в такт… Взяв первый аккорд, он увидел картинку со стороны, как схему — и улыбнулся.

Кажется, катер ощутимо тряхнуло — он едва обратил на это внимание. Он был занят музыкой. Ля-минор! — и передовой из атакующих «ифритов» распустился огненным шарообразным цветком, красивым и страшным. Ре! — и следующие два катера из того же звена резко пошли на сближение, столкнулись на полном ходу, врезались в песок клубком искореженного металла. Струны все больнее резали пальцы, и он, закусив губу, постарался выдать соло — главное было не сбиться, не выпасть из ритма, попасть по струнам, угадать так, чтобы то, что играешь ты, звучало в унисон с тем, как звучит мир вокруг. Удалось — и сорвавшиеся с пальцев звуки буквально расшвыряли следующее звено по барханам. Там, на оставшихся катерах, кто-то пытался противодействовать ему, Олег слышал его Волну — и даже пожалел его, бесслухого — мельком, закусив губу, сбивая кончики пальцев в кровавые мозоли, играя головоломную коду. Это было очень трудно — брать ее буквально со слуха, и пальцы сделались непослушными, словно чужие, но он лишь крепче зажмурился, продолжая играть, продавливая быстрыми проходами по грифу рваный ритм соперника — неправильный, идущий поперек, который уже только поэтому следовало задавить…

Наконец удалось и это, но что стало с катером, Олег уже не видел — голова раскалывалась от напряжения, пальцы горели, как в огне, и он почти с облегчением позволил течению вновь подхватить себя и неспешно нести вдоль незнакомых берегов — неважно куда. Кажется, вокруг стоял галдеж и гомон, но звуки доносились к нему, как сквозь вату, да и вообще ему было все равно. Откинув голову на спинку сиденья, он окончательно погрузился в туман. Сознание работало как-то уж вовсе автономно, само по себе — он продолжал восстанавливать историю по сбивчивому и путаному рассказу Джейн, что, с учетом ее стиля изложения, также было делом нелегким.

…Как оно всегда и бывает, беда пришла откуда не ждали. Впрочем, значение происшедших событий поначалу никто в должной мере не оценил — и уж тем более не воспринял как достаточно грозное предзнаменование. Началось все со штуки, конечно, досадной, но вполне рядовой.

Карлу Яновскому, заместителю Гринсберга по науке, пришло очередное послание от жены с Большой земли — и основной его смысл примерно укладывался в слова «или я, или Фронтир» — с угрозами развода и вообще с привкусом истерики. Причем случались эти истерики достаточно регулярно — ну, вот такая манера была у дамочки о себе напоминать… К подобным громким заявлениям с ее стороны уже давно никто всерьез не относился — за исключением самого Яновского. Всем на Фронтире было известно, что жену свою он обожает и мало что не боготворит, но вбитые в организацию проекта пять лет кровавой пахоты — а Яновский тоже был из первопоселенцев — так просто на помойку не выкинешь, и к Фронтиру Карл, подобно всем остальным, относился как к любимому детищу. На подобные заявления мадам Яновской он каждый раз реагировал всерьез — и крайне болезненно. «Зря, молодой человек», — увещевал Гринсберг, и сам далеко не старик. «Ну что ты ведешься, как маленький? Бабы, они все такие», — говорил молодой и еще не женатый Марк. Прочие воспринимали это по-разному: кто сочувствовал, а кто и откровенно хихикал… Но на сей раз Яновский психанул всерьез.

«Галошу» водить он умел, и даже неплохо — вот только кто мог предсказать, что он, полуослепший от злости, с разгону влетит на ней в самую середку открывшегося, как по заказу, «миража»? Само по себе оно, конечно, не критично — вылазки в «миражи» проделывались всякий раз, как предоставлялась такая возможность, — но осторожно, краешком, не теряя из виду тех, кто страхует тебя. А Яновский вломился в «мираж» на полном ходу — и в нем затерялся.

Марк предлагал пойти по следу и рвался лично возглавить группу поиска. Он уже почти уговорил Гринсберга на эту авантюру, когда Карл вернулся. Был он весел, приветлив и спокоен, безо всяких следов мировой скорби, но при этом как-то странно сосредоточен, на все вопросы, где он был и как вернулся — улыбался и отмалчивался. И сразу с головой ушел в работу.

Странности обнаружились далеко не сразу. Да, теперь Яновский делал значительно больше мелких ляпов в работе: неверно указывал цифры в отчетности, заказывал совершенно ненужное оборудование и, наоборот, пропускал весьма важные позиции в графиках снабжения… Но все это вполне укладывалось в привычную схему: ну, замотался человек, заплюхался, оно простительно. Только вот пятилетняя Джейн, раньше обожавшая дядю Карла, теперь обходила его сторонкой, да пылилась на полке растущая стопка нераспечатанных дисков-посланий от жены…

Марк, поначалу решивший, что Яновский взялся-таки за ум, исхитрился все же вызвать его на разговор — и прифигел. Счастливый Яновский пребывал в полной уверенности, что семейная жизнь его наладилась, конфликт интересов успешно разрешен, и теперь вполне можно предаваться одновременно и любимой работе, и радостям семейной жизни. Более того, по некоторым обмолвкам можно было заключить, что Карл Яновский уверен, что ему удалось уговорить чудо-женушку поехать с ним на Фронтир, и в настоящее время она то ли находится где-то здесь, то ли вот-вот прибудет.