– Вам, милостивый государь, надобно идти на поиск с эскадроном гусар для розыска сих беглых злодеев, – снова кольнул недобрым взглядом Кондрата Бельмяшев. – Мы дадим вам надежного соглядатая-проводника. Вам предоставляется отличная возможность заслужить благодарность нашу. Только действовать надобно без промедления.

Приказ князя ошеломил Кондрата. Он привык всегда не на страх, а на совесть выполнять воинские распоряжения, но такое… Он вышел из квартиры принца растерянным и подавленным. Мысль, что ему придется поднять оружие на своих товарищей, угнетала его.

Студеная зимняя дунайская вода обжигала руки. Его благородие бывший войсковой судья, а ныне полковник Головатый только пообещал прислать рукавицы, высокие сапоги-бахилы и теплую одежду черноморским казакам, которым поручил подымать затопленные в боях турецкие корабли. Да, видно, запамятовал. А без одежды подымать корабли – мука лютая!

Кожа на ладонях казачьих накрепко прилипала к обледенелым канатам, за которые тащили из глубины дунайской лансоны и галеры. Задубевшие веревки становились красными от крови. Обмороженные ладони гноились, а ноги пухли, покрывались язвами. Подкашивало черноморцев и бесхлебье. Тюря да квас из червивых сухарей, которыми дважды в день кормили казаков отощавшие злые кашевары, вызывали нестерпимые боли в животе, рвоту. Даже Семен Чухрай, на что уже «двужильный», как называли его товарищи, и тот стал сдавать. Ему, старшему в своей полусотне, доставалось больше всех – надобно было пример каждому подавать. И старик, возвращаясь ночью с адовой работенки в землянку, валился на гнилую солому мертвый от усталости. Он все еще крепился, надеясь на перемены к лучшему, ободряя товарищей, веря, что скоро из Слободзеи, где была квартира войскового судьи, придут обозы с обещанной одеждой, снаряжением и провиантом.

Но проходили недели, а обозов по-прежнему не было.

Однажды Семен особенно дотошно расспрашивал связного казака, который прискакал из самой Слободзеи на Сулин-остров, об этих самых обозах. Тот был явно удивлен вопросами Чухрая и сказал, что по дороге сюда он не только не видел обозов, но и не слыхивал о них.

После этого разговора Семен помрачнел. Его длинное худое лицо, обросшее клочковатой седой бородой, как-то сразу потемнело, а глубоко запавшие глаза засветились лихорадочным блеском. Чухрай понял, что Головатый своими посулами обманул их. «Обдурил нас, ровно несмышленышей», – подумал он, закипая гневом. И ему припомнились былые обиды, которые, как ни стремился выбросить их из памяти, не забывались.

Словно сквозь дымку прошедших лет, увидел он, как в хмурое зимнее утро 1768 года голытьба-сиромахи саблями разогнали богатеев-старшин и освободили гайдамаков из Сечевой тюрьмы. Тогда он, Семен, вместе со всеми яростно, надрывно кричал:

– В шею Колыныша! В шею Головатого!

Колыныш, или, как он именовал себя в грамотах, Калинишевский, был тогда кошевым атаманом Сечи, опорой и вождем богатой старшины, а Антон Андреевич Головатый – его правая рука – войсковым судьей. Настоящего имени этого рябоватого коренастого человека уже и тогда никто не помнил на Сечи. А Головатым его прозвали запорожцы за хитрость и изворотливый ум. Только уж и тогда, видно, все думки его направлены были на то, чтобы потуже затянуть хомут на шее простых казаков и возвеличить силу мироедов-старейшин… Семен Чухрай, оттеснив куренных атаманов и старшин, с группой таких же отчаянных, как и он сам, молодцов, добрался тогда до самого кошевого и войскового судьи. В горячке даже стукнул крепким кулаком по шее Антона Андреевича. А куренное начальство все упрашивало их слезно удержаться от расправы над Колынышем и Головатым…

Припомнилось Чухраю и другое событие, случившееся уже сравнительно недавно – в 1788 году. Тогда де Рибас придумал простой способ, как пополнить гребную флотилию судами. Он предложил поднять турецкие корабли со дна Днепробугского залива. Светлейшего привела в восторг мысль хитроумного итальянца. Он дал свое согласие, и де Рибас приказал Головатому приступить к делу.

Антон Андреевич всегда охоч был порадеть начальству. Он, как и теперь вот, погнал черноморцев на обледенелые берега. Казаки погибали тогда от голода и холода и, не подыми они бунта, погибли бы все…

Головатый пытался запугать восставших. По его приказу были до смерти запороты киями казацкие вожаки.

Жестокость Головатого вызвала еще большее возмущение. Восставшие отняли у хорунжих полковые знамена, захватили пушки, арестовали командиров.

Захарий Алексеевич Чапега, командующий войсками черноморских казаков, понял, какие грозные события могут произойти, если дать разгореться мятежному костру. Он осудил жестокость Головатого и принялся уговаривать черноморцев. По распоряжению Чапеги казакам было выплачено жалованье, улучшено питание. Черноморцы успокоились.

Все это, старое, пережитое, подкрепило решимость Чухрая.

Несколько дней Семен с прохладцей выполнял обязанности старшего. Не поднимал, как прежде, ни свет ни заря полусотню на работу, не впрягался в тягло, когда тащили на берег затонувшие суда, делал вид, что не замечает, как казаки «бьют байдыки» – часами греются у костров.

Однажды Семен и сам присел у огня. Некоторое время он молча посасывал люльку, глядя куда-то мимо казаков, жаловавшихся на невыносимую муку, в которую их ввергли проклятые старейшины здесь, на обледенелых диких дунайских берегах… Казалось, Чухрай не слышит жалоб товарищей на скудный харч, на постылую работу, противную воинской чести, от которой, кроме гиблой хвори, ничего не добудешь.

Когда казачий ропот перешел в грозные выкрики, Семен внезапно поднялся над сидящими во весь свой огромный рост. Казаки сразу замолчали, удивленно взглянув на Семена. А он, взмахнув рукою, гневно закричал:

– Боягузы! Я бачу, вы боягузы, а не сечевики. Языками только мелете, как бабы, а что толку? Настоящие казаки давно бы тут с голодным брюхом грязь не месили… – Семен плюнул в сердцах и отвернулся.

– А куда ж нам податься, батько? К султану турецкому аль до черта в пекло? – отозвался всегда молчаливый казак Устим Добрейко.

– Зачем к султану? Вот некрасовцы[61]подались к султану, а что хорошего вышло? Еще в худшую беду попали. Нет, не к султану надо и ни к черту в пекло! Другое у меня на уме. – Чухрай смолк.

– Сказывай, батько!..

– Не тяни душу!

– Сказывай! – раздались нетерпеливые возгласы.

Семен приосанился, погладил желто-белые усы и понизил голос до шепота.

– Господа казаки, такое дело надо в тайне великой блюсти. А сможете вы? Нет у меня такой уверенности…

– Говори, батько, не бойся, – сказал Яков Рудой.

– Да я за себя не боюсь, – с досадой проговорил Семен. – Чего мне бояться? Я то выживу, а вот вы…