– Его сиятельство генерал-аншеф Суворов назначает вас, ваше превосходительство, комендантом Измаила!

Кутузов удивленно взглянул на посланца. Он понял, что, назначая его комендантом еще не взятой вражеской крепости в самый трудный момент штурма, Суворов как бы подчеркивает свою полную уверенность в победе, веру в то, что русские чудо-богатыри без всякой помощи справятся с противником.

Кутузов вспомнил суворовскую поговорку: «Русский солдат десятерых противников стоит!» Он сейчас как-то по-новому взглянул на сражавшихся рядом воинов – Травушкина, Громова, Зюзина. Хмурые, сосредоточенные, черные от порохового дыма, лица их выражали мужество и решимость.

Лица турок были иными – на них читалось отчаяние и страх. Да и движения янычар были какими-то судорожными, суетливыми. Кутузову вдруг раскрылась вся глубина суворовского расчета, предусмотревшего моральное воздействие нападающих на противника. Круговой штурм крепости заставлял турок думать, что русские в любую минуту могут прорваться в крепость с тыла.

– Да, Суворов прав!

Кутузов поблагодарил адъютанта и, взмахнув палашом, крикнул гренадерам:

– Вперед за Россию, братцы!

– На штык! На штык супостата! Ур-ра! – дружно отозвались гренадеры, на миг заглушив грохот турецких литавр, и ринулись вперед за своим генералом.

Херсонцы, словно гигантский зеленый таран, правильной колонной врезались в толпу турок. Сначала казалось, что толпа эта поглотит русских солдат. Первая шеренга гренадер, встретившая наиболее отчаянный натиск противника, была почти вырублена, но херсонцы продолжали рваться вперед. Глухой лязг сабель о штыки прерывался одиночными выстрелами. Несколько турецких стрелков с ближнего расстояния стреляли в Кутузова из пистолетов, но они не попадали в него или от волнения, или потому, что солдаты успевали заслонить собою любимого полководца.

Продвигаясь, херсонцы разрезали на две половины толпу янычар и ударили по флангам противника. Враг дрогнул и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее начал сползать с крутизны бастиона внутрь крепости.

Херсонцы и егеря на плечах отступающего противника ворвались в Измаил. Здесь, на узких и кривых улицах, уже свирепствовало пламя пожаров – горели зажженные бомбами кварталы. Янычары продолжали отчаянно сопротивляться. Гренадерам Зюзина пришлось с боем брать дом за домом. Солдат встречали пули засевших на крышах зданий янычар.

К полудню черные от копоти и дыма херсонцы прорвались, наконец, к мечети. Тут уже сражались черноморские казаки, гусары и пехотинцы из разных штурмовых колонн. Плотным кольцом окружили они янычар и татарских наездников последнего крымского хана Каплан-Гирея, еще недавно победившего австрийцев под Журжей.

Седобородый хан вместе с пятью рослыми джигитами – своими сыновьями и их телохранителями – свирепо рубился с черноморскими казаками, вооруженными только короткими пиками. Сабля Каплан-Гирея метко наносила удары. Несколько зарубленных казаков лежало у его ног.

– Ох и злобен пес! – вымолвил Иван Громов и двинулся на Гирея. Увлеченные им в атаку херсонцы штыками расчистили путь ефрейтору.

– Бери в полон! – крикнул Зюзин своим гренадерам и бросился на хана, стараясь выбить у него саблю. Но тот успел выхватить пистолет и выстрелить в наседавшего на него Громова.

Выстрел опалил лицо ефрейтору, пуля, оцарапав висок, сбила с него каску. Хан, отбросив дымящийся пистолет, рванул из-за пояса серебряную рукоятку другого. Но не успел прицелиться – упал, проколотый ефрейторским штыком.

– Эх, поторопился ты маленько, Громов! – горячо упрекнул его Зюзин. – Живым его брать надо было…

– Так точно, ваше благородие! Оплошку дал… Погорячился, – спокойно оправдывался Громов.

За спиной раздался гулкий цокот копыт по каменным плитам площади. Зюзин оглянулся и увидел подскакавшего на саврасом коне Кутузова. Его генеральский мундир был в нескольких местах разорван вражескими саблями, но сам генерал остался невредим.

– Заговоренный он!..

– Характерник, – шептали вслед ему восторженно солдаты.

Генерал-майор пристально взглянул на Громова:

– Молодец! Заслужил награду. – И, показывая плетью на поверженного Каплан-Гирея, вздохнул: – Ох и много сей волк хищный нашей крови пролил.

Пришпорив коня, Кутузов помчался туда, где еще гремели выстрелы.

Каждый воин, штурмовавший неприступную крепость, стал в этот день героем, а вся русская армия в целом совершила бессмертный подвиг.

Около десяти тысяч наших солдат было ранено или убито. Из 650 офицеров – 317 выбили из строя вражеские ядра, пули и сабли.

Все генералы, командиры колонн непосредственно участвовали в битве и показали примеры бесстрашия, мужества, воодушевляя на подвиги рядовых. Многие из них получили тяжелые ранения.

Безбородко, неудачно действовавший при атаке Хаджибея, учел свои промахи. За год участия в походах и сражениях он превратился в опытного командира и теперь совместно с бригадиром Платовым возглавил штурм пятой колонны. Он первый взобрался на крутизну вала и овладел турецкими пушками. Раненный в руку, Безбородко до самого конца штурма оставался в строю.

На один из самых трудных участков битвы – Бендерский бастион, где были наиболее высокие валы и глубокие рвы, – направил свою третью колонну генерал-майор Мекноб. Когда турецкая пуля ранила командира стрелков, Мекноб сам повел на штурм мушкетеров Троицкого полка. Мушкетеры, некогда бравшие штурмом Хаджибей, и здесь быстро преодолели шестисаженные стены Измаила, очистили их штыками от янычар. Мекноба тяжело ранило в ногу. Приказав продолжать атаку, он сдал командование полковнику Хвостову.

Получил новую отметку от турецкого клинка в этот день и Кондрат. Его гусарский эскадрон неожиданно был переведен в резерв, состоящий из конных казаков и регулярной кавалерии. Но отдыхать в резерве Хурделице не пришлось. С первых же минут штурма по приказу Суворова его эскадрон неоднократно посылали на выручку попавших в тяжелое положение отрядов.

Грозная опасность создалась на правом фланге наших войск, когда внезапно трехтысячный отряд татарской конницы прорвался в расположение наших полков. Нависла угроза над тылом всей русской армии. Надо было как можно скорее остановить атакующих татар. Суворов двинул им навстречу кавалерийский резерв.

Хурделица развернул свою сотню гусар навстречу несущейся татарской лавине.

С визгливым гиканьем, сверкая кривыми клинками, словно воскресшие воины Батыя, неслись в облаках взвитой пыли ордынцы. Всего несколько месяцев назад они в такой же лихой атаке изрубили и растоптали большую часть австрийской армии под Журжей. Малочисленные эскадроны русских смело встретили лаву татарских конников сабельными ударами.

Кондрат, несколько опережая передовых своей сотни, на всем скаку полоснул всадника. Врубившись в первый ряд противника, он выбил из седла еще одного янычара, но тут же почувствовал, что и сам валится на землю вместе с захрапевшим конем. С ужасом понял Хурделица, что конь его ранен. Он освободил ноги из стремени, но не выпрыгнул из седла. Все равно это бы не спасло его: он будет сбит, раздавлен копытами мчащихся лошадей.