– Ваша очередь за этой ротой. Как начнёт движение, регулировщик махнёт флажком, и двигаетесь вы. Скорость вы знаете, репетицию проводили.

Молча кивнув, я проводил отошедшего офицера взглядом и покосился на строй эсэсовцев метрах в двадцати перед собой. Те готовились, ожидали, когда их очередь промаршировать будет. Задние ряды, пользуясь тем, что к ним внимание унтеров ослаблено, оборачивались, поглядывая на наш танк. У некоторых в глазах мелькал страх, видимо доводилось им встречаться с подобной боевой техникой. Я же прислушался, из-за порыкиваний движка слышно было плохо, но похоже, там хорошо поставленным голосом диктор сообщал, какое подразделение и какой части марширует, даже вроде марш играл. А может, и оркестр. Постепенно очередь двигалась, так что я подал вперёд, но проехал метров двадцать, как регулировщик остановил нас, подняв красный флажок. Я уже поглядывал с нетерпением на время. Пулемётчики открывают огонь в двух случаях, если увидят мой танк, появившийся в зоне прямой видимости, сигнал открытия огня – очередь того расчёта, что меня увидел, или когда время подойдёт к полчетвёртому. В общем, мы выехать не успели, а до начала операции часы у всех участников операции были сверены и показывали одно время – значит, через полминуты начнут. Поэтому, спускаясь на место механика-водителя, я скомандовал в микрофон:

– В машину, закрыть люки. К бою!

Не трогая пока свой люк, я слышал, как Берёзов ругается, не смог сразу убрать стопор с люка, хорошо боец из танкистов помог, и всё, мы оказались заперты внутри этой тяжёлой боевой железной рычащей коробки. «Реснички» были подняты, перископ в порядке, так что я видел в мутноватое стекло, как солдаты роты, продолжавшие оборачиваться, удивлённо глядят на наши манипуляции. Бойцы уже прижимали приклады пулемётов к плечам и готовились открыть огонь, выбирая, кого сбить с ног первой очередью. Если ранее затворы взведены не были, была опаска случайного выстрела при тряске, то сейчас взвели. Один держал на прицеле роту, стоявшую за нашей кормой, а стрелки спаренного и курсового пулемётов – тех, что стояли перед нами.

Я специально не велел стрелку закрывать люк, чтобы услышать момент открытия огня, и когда раздалась первая очередь – её сразу поддержали ещё два пулемёта, – то скомандовал, жестом приказав закрыть люк:

– Огонь!

Тут же заработали пулемёты, я же врубил сразу вторую скорость и, наподдав газу, рванул вперёд. Первые ряды с нашей стороны отскочить успели, те, кто не упал, сражённый очередями двух пулемётов. Остальные нет. Вы видели когда-нибудь, как бульдозер, опустив ковш, поднимает перед собой вал земли? Тут было схоже, только вал из людей, но вот он подался вниз, нос танка начал задираться – это сколько же немцев под гусеницами оказалось, что тот так забуксовал, задирая в небо пушку? Гусеницы начали проскальзывать. Однако ничего, под жуткий хруст и крики, что были слышны даже через рёв двигателя и толстые стенки брони, тот подмял этот вал и, рыча, последовал дальше. Солдаты уже бросились во все стороны, спасаясь от губительного огня пулемётов с разных сторон и разрывов гранат, для нас они звучали как негромкие, но многочисленные хлопки, бойцы все гранаты РГД-33 разобрали, всё, что было, и, видимо, использовали их полностью. Так вот, многие немцы бросились к стенам домов, чтобы скрыться от огня пулемётов, хотя гранаты их и тут доставали. Вот я и свернул на тротуар, зрителей тут было меньше, и в основном это были сановники, чиновники и офицерская элита, и стал давить их, двигаясь по тротуару. Пару раз даже задевал левой гусеницей стены домов, но шансов уйти у тех не было. Если только снова броситься на проезжую часть. Некоторые опытные солдаты так и делали. Хрустели под гусеницами брошенные инструменты военного оркестра, я сносил каменные крыльца входов многих зданий, и давил, давил. Пулемёты уже молчали, бойцы, матерясь, старались быстро снарядить снятые диски, те ещё и горячими были. А я занимался тем, для чего и созданы танки, – уничтожением живой силы противника, пусть снарядов для уничтожения дотов и бетонных укреплений нет, но мы всё равно сможем показать, на что способны советские танки и советские танкисты.

Выжимая максимальную скорость, что могла выдать «двойка», мы гнали перед собой огромную толпу солдат в чёрной форме, со светлыми пятнами костюмов чиновников.

– Получайте, суки! Это вам не брошенные танки на дорогах собирать, выдавая их за взятые в бою! А-а-а!.. – заорал я от переизбытка чувств, снова врезаясь в толпу.

Тут образовалась пробка, обожаю узкие улочки, да ещё заставленные машинами, и передние не успели проскочить, а задние напирали, и вот во всё это я и врезался. Сюда же уходили те роты, что успели промаршировать по улице, получив свою порцию внимания фюрера. А когда стрельба началась, те ничего не понимали. Видели, что толпа на них несётся, им бы податься в сторону, но приказа не последовало, вот в них бегущие и врезались, сбивая с ног, сами падали и образовывали кучу, которую следующие за ними преодолеть не смогли, а следом за ними неслось огромное зелёное чудовище с красными звёздами на башнях. А я давил и давил. Но давил не всех, те, что подавались в сторону, всё же улица была, три моих танка в ряд пройдут, выживали. Танк качался, как будто подо мной не живые люди, а кочки, рытвины и ямы. Башня раскачивалась в разные стороны вместе корпусом. Стоял не крик, вой. Сам я этого не видел. Берёзов срывающимся от волнения голосом описывал, ему там сверху видно всё.

Снова заработали пулемёты, причём снова все три, набивая свинцом тех, кто ещё оставался впереди, и мы их гнали, и тех, кто пережил нашу погоню и атаку. Они ещё не знали, что их ждёт. Мы же выскочили на другую улицу, тут тоже проезжая часть была свободная, а тротуар занят зевками, многие держали в руках цветы. Ну правильно, мы тут, цветы заслужили. А вот толпа солдат, в основном были они, сразу бросилась в разные стороны. Пулемёты снова стихли, и бойцы снаряжали их. А я, выжав педаль и потянув на себя рычаг, заставил танк развернуться, после чего, рыкнув мотором, снова набрал скорость. По словам Берёзова, жители Берлина, что это всё видели, в шоке наблюдали за нами, как заляпанный кровью сверху донизу огромный танк Советов, развернувшись, удаляется. Берёзов это видел, когда я крутился на одной гусенице, а он открывал люк и выбрасывал тонкую пачку листовок. По плану, тот трижды сделать это должен, значит, осталось на два раза.

А вот я возвращался туда же, где шёл парад, решив повторить загон баранов на бойню. А бойня натуральная была, вон как Берёзов сдавленно ругался, он же всё видел. Вот пулемётчики работали хоть остервенело, но спокойнее. У них задание – расстреливать всех, кто носит чёрную форму СС, ну и тех, кто в любой форме попадётся на прицел. Так что те особо внимания не обращали на творившееся снаружи. Хотя вроде тоже бледные сидели. А вот те, кто выжил и собирались в толпу, спотыкаясь о раздавленные тела, видя наше возвращение, рванули обратно, но мы были быстрее. Я смог раскочегарить движок аж до сорока километров час, так что нагоняли. Да и скорость те не могли увеличить, кровавых останков много было, ноги разъезжались во всём этом месиве. Кто-то, запрыгивая, залазил в окна, кто-то в подъезды зданий, там образовывались пробки, крайние давили тех, что уже были внутри, я один раз такую группу снёс, подмяв, но могу сказать уверенно, в этот раз урожай я снял меньше. Мне кажется, пулемётчики, что перезарядились в третий раз, больше настреляли.