В это время подошла зав. кафедрой и, в отличие от доцента, в этот раз почему-то выглядела строгой и, как мне показалось, раздраженно спросила: «Ну, как он в этот раз отвечает?». Я понял, что не оправдал её надежд в первый раз. Она, как старая коммунистка, не могла себе представить, что в стране царит расизм, а не ленинский интернационализм! Решила, наверное — сам виноват. И тут, к удивлению, доцента как подменили: «Он отлично ответил на первый, второй, третий вопрос и вот сейчас на последний безукоризненно отвечает!» — сказал доцент и по-отечески на меня посмотрел, решив, по-видимому, что зав. кафедрой — моя мама, раз постоянно интересуется, как ответил. Не мог же он понять, что ее интересует, как сдаёт экзамен однофамилец лауреата Нобелевской премии! Моя фамилия иногда хуже, чем Рабинович — здесь всё ясно, а с моей фамилией прийти на экзамен по биологии — всё равно, как если бы имел фамилию Эйнштейн и пошел бы физику сдавать! Попробуй с фамилией Эйнштейн физику сдать! К моему счастью, очень немногие слышали, что был еще один с такой фамилией в Германии, который много чего изобрел. Хотя я и сам не уверен, что именно, это ее заставляло мной интересоваться. Я поверил, что богу угодно, чтобы я поступил — раз он постоянно «пригоняет» эту зав. кафедрой. Именно это убедило антисемита-доцента в ее заинтересованности. Единственное, что я точно знал, что других помощников, кроме Бога, у меня не было! Но об этом я уже думал по пути из института домой, а тогда только услышал от доцента доброжелательное «отлично!». Следующий экзамен по сочинению сдал, как и в первый раз, на положительную оценку и дошёл вновь, как и в первый раз, до заключительного барьера в институт — физики! Проректора Сирани в этот раз не оказалось, т. к. он своё дело уже давно сделал! Решив задачу и ответив письменно на вопросы, уже без «воды напиться» стал ждать своей участи.

Предатель своего народа — облезлый, в «очечках», лысый Катеров и в этот раз был здесь. Я пошёл сдавать к небольшому по росту таджику, небольшой доброты по физиономии, и русской белобрысой женщине — лет сорока. «Отвечай!» — как судья, бросил мне таджик. Показав решение задачи, ответив на вопросы, с его многочисленными помехами — встречными вопросами, замолчал, ожидая «приговора». Экзаменаторы переглянулись. «Ну, как ваше мнение?» — спросила у таджика русская женщина. «Между тремя и двумя», — глазом не моргнув, сказал таджик. «Нет! — недовольно поморщившись, возразила русская. — Он задачу решил, на вопросы хорошо ответил! — и добавила: — Ставим „хорошо“!». — «Спасибо», — бросил я и, не получив никакого ответа, кроме злой, недовольной физиономии таджика — вышел на свежий воздух. Все вокруг — таджики, и в особенности, нетаджики, казались добрыми, незлыми! Горячий августовский пыльный воздух вдыхал, как кислород! Посмотрел благодарно на небо и пешком, не спеша, смакуя этот путь, пошёл домой. «Сдал?! — радостно спросил отец, поцеловав, меня. — Позвони ему на работу, он без конца звонит!». — «Ну, отлично! — радостно воскликнул брат. — Нужно сегодня куда-нибудь сходить!». — «Позвонить, наверное, стоит Эмме и Исааку, они ведь волнуются?» — спросил я ехидно. «Нет, дай лучше телеграмму», — подправил брат. «Маме нужно сказать, — предложил отец, — хотя она завтра придёт, её выписывают, я только что от неё». На следующий день все трое поехали забирать маму из больницы. Мы получили прежнюю добрую маму, а отец — жену. «Вы все похудели, — отметила она, — но ничего, я вас всех поправлю». Мы, все трое, переглянулись и рассмеялись.

Набрав 12 баллов, вроде бы, уже поступил. Но впереди было ещё одно препятствие — т. н. «мандатная» комиссия, где бьют часто, как я слышал, и не только по «этому» органу! Почти все с 10 баллами выходили радостные; с 9 — только таджики выходили довольные, а русские — единицы. Ни одного еврея поступившего не было с 9 баллами — это было им противопоказано! С 11 баллами — все выходили или радостные, или довольные, т. к. некоторые получили место кандидата в студенты, что означало практическое поступление: не получишь двойку на зимней или летней сессии — останешься в студентах! Зато с 12 баллами, таких было меньше половины, все выходили счастливыми! Подошла моя очередь пойти навстречу своему счастью. Опять почувствовал себя, как в Госплане, попав на заседание торговой палаты, круг как бы замкнулся! Судьбе было угодно ещё раз мне продемонстрировать, с чего я начинал! Как сказал Гегель: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса». Хотелось, чтобы в этот раз была не трагедия. За главным столом опять тот же «Омонов» — зампредседателя Госплана Таджикской ССР. Нет, конечно, не он, но как две капли воды похож, как сиамский близнец. Такая же бульдожья голова, пасть, глазки, рык. Но в этот раз это был «бульдог особой породы» — академик Таджикской Академии Наук, заслуженный деятель медицины Таджикской ССР, Герой Социалистического Труда, кардиохирург — ректор мединститута имени Абуали ибн Сино. Который, как говорили, стал академиком на том, что своими толстыми пальцами разрывал спайки митрального клапана. Всю остальную работу делали другие хирурги, но только его толстые пальцы для этого годились. Взяв брезгливо в руки мои документы, академик объявил мою фамилию и имя отчество. Его ещё больше раздуло, и он пыхтел уже, как паровоз! Он объявил всему миру, как будто и так не было ясно: «Еврэй с Бэрдычиво»! Затем уставился на меня, точно как Омонов, и с тем же вопросом на физиономии: «Как ти сюда попал?!». Но спросил иначе: «Как ти попал в Душанбе?!». — «Приехал», — ответил я. «Ид-ы!» — указал он мне на дверь, прозвучало, как «евреи» на идиш. Выходил с мыслью: «Не приняли». — «Приняли, приняли», — шепнула секретарша, открыв мне дверь и пригласив следующего. Даже академик не сумел мне испортить настроение. Теперь можно две недели до первого сентября отдохнуть и расслабиться! «Послезавтра все, кто поступил, приходите в 8 утра на уборку территории и мытьё окон!» — объявила в вестибюле секретарша. Начался «медицинский» период в моей жизни! Всё произошло одновременно: поступил в институт, новая квартира, мать выздоровела, нога зажила! На работе весть о моём поступлении восприняли по-разному. Марина Алексеевна была заметно рада и сказала, что будет у меня лечиться. Пшезмирский «театрально» поздравил. Остальные общей кучей сказали: «молодец». Я рассказал про свои сражения, не давая оценки явлений в стране и всякой политике. Зато Пшезмирский каркнул: «Ваше поступление доказывает, что в стране царит интернационализм!». К директору института «Чингисхану» я не зашёл. Получив у его секретарши трудовую книжку, отправился на новый «виток жизни»! ТаджикИНТИ, как ступень ракеты, свою роль выполнил. В 8 часов утра стоял во дворе мединститута, не зная, к кому подойти, с кем заговорить. Все были возбуждены, но празднично!

«Там уже висят списки групп», — сказала одна, указав внутрь здания института. Основная масса была по 17 лет, на 7 лет младше меня. Они пришли прямо со школы, они не «новаторствовали», как я. «Пойду, — подумал я, — посмотрю с кем я в одной группе». Списки висели на стене, возле деканата лечебного факультета. С трудом отыскал свою фамилию, пятой среди 12-ти студентов и, найдя, окончательно успокоился. Секретарша не обманула — приняли! Оказался одним «русским» среди студентов мужского пола. Получилось так, что меня все русские, украинцы, евреи и другие «русские» отправили от их имени учиться. Как это я так умудрился, остальных «русских братьев» вытеснить? Русский женский пол был представлен немного шире, у одной была фамилия Разумова, у другой — Букашкина, а у третьей — Маликова. «Маликова — не совсем русская фамилия, но и не совсем таджикская, значит, татарка! — подумал я. — Но на безрыбье и рак рыба!». Остальные: Мулюков в самом начале списка, и уже дописано — староста группы. «Он что, из своей мамы уже старостой вылез? Кто его выбирал, что за демократия? Значит, Насиров назначил, принимая „роды“ у мулюковской мамы». Конечно, с моей фамилией не назначают старостой, но мне этого и не хотелось — быть старостой, ведь не на Украине, где быть старостой при немцах хотели многие. Остальные были «простые» таджики и еще две таджички или узбечки. Попробуй, разберись: Камелова — это таджичка или узбечка, или Зухурова? Одно ясно — не еврейки. Две точно русские: фамилия Букашкина слишком подозрительна, или слишком маленькая, как блоха, или слишком большая, как слон, в любом случае, фамилия дана в насмешку. «И в одном, и в другом случае, что с такой делать? Но уж лучше слишком маленькая, чем слишком большая», — решил я. Хотя брат и учил в раннем детстве: если очень большая — можно кастрюлю на голову надеть и за ручки подтянуться! И ещё одна — Разумова, возможно, «больно умная» по-чукотски. В общем, получилось как всегда: в моём купе в поезде никогда не попадались хорошие попутчицы! «Но ведь это и необязательно, я ведь сюда пришёл учиться, а не чёрт знает чем заниматься!». Хотя рядом, смотрю — «маленькая» стоит и тоже, видать, себе что-то ищет! Может это и есть Букашкина? Не Венера Милосская, но и не Квазимода! «А вы не в моей группе?» — закинул удочку. «А вы в какой?» — спросила маленькая. «Вот я», — показал я на свою фамилию. «А вот я», — показала она на соседний список. «Жалко, что не в одной группе!» — усилил я давление. «Ничего, зато рядом», — захихикала «маленькая». «Что будем делать?» — спросил я, как будто с ней пришёл. «Не знаю», — улыбнулась она, и пошла за мной. «Иногда получается, — подумал я. — Как у брата с собаками. Вот, что значит внутренняя уверенность! До поступления так бы свободно себя не повёл, чтобы не проиграть, не получить отказ. А сейчас мне как-то всё равно». Я себя чувствовал, как имеющий миллион, и не мне кто-то, а я кому-то делаю одолжение, что заговорил. «Всегда надо было себя так вести. Сколько бы уже было хороших знакомых, а не только Эсмеральда и „сбежавшая“ кореянка. И та, с Таджиктекстильмаша, не ушла бы. Так как, скорее всего, нарушил бы „обет“ — глупое обещание, данное Роберту. Даже голос не мешает — тихий, но уверенный», — пронеслось у меня в голове.