По сравнению с работой брата и интересом его к своей работе, моя деятельность «новатора» была смешной и никчемной. Поэтому много времени я проводил у него в прокуратуре, слушая, как он разговаривает с преступниками или подозреваемыми. А затем высказывал ему своё мнение, если он меня спрашивал — правду или неправду говорили они. Все, кого он допрашивал, на меня поглядывали с опаской, т. к. я очень внимательно на них смотрел. Меня удивляло, что к брату просто так заходили с улицы и просили помочь: кого-то с работы уволили, у кого-то сын пьёт, и никто не лечит, а у третьей муж её «убивает». «Бомжи» заходили, просили помочь, у них ни жилья, ни денег на еду. И брат давал им свои деньги, звонил в райисполком, чтобы выделили жильё, и велел бомжу через неделю зайти и сказать, получил ли он жильё или нет. Мне бы в голову не пришло с улицы зайти к следователю прокуратуры с просьбой! И очень правильно, т. к. следователь позвонил бы не в райисполком, а в милицию, и велел бы меня хорошо допросить, какие преступления совершил! Конечно, заходили к нему не потому, что люди такие дураки, а потому, что о нём наслышались, что он всем помогает. К другим следователям и прокурорам никто добровольно не заходил. Зайдя к нему, они так и говорили: «О вас много хорошего слышала, вы помогли моей соседке, не можете ли вы и мне помочь?». Больше всего меня удивляло, что и бывшие его подследственные после отбытия срока приходили к нему как к лучшему другу, и он помогал им устроиться на работу, получить жильё. Они, чувствовалось, его уважали и знали, что они получили два года, а не пять или десять, благодаря ему, что он расследовал дело как криминалист, а не как обвинитель. И после того, как они признавались, он сразу превращался в адвоката и старался им помочь, не всем, конечно.

Я знал, что брат занимается расследованием многих нераскрытых убийств. Одно из них было семилетней давности. Он ещё и не работал в прокуратуре, и даже не рассчитывал там работать! Он даже изготовлением сейфов в тюрьме, как инженер, еще не занимался! Мы ещё в Бердичеве жили, я на втором курсе техникума учился, и было мне 16 лет, а ему, как мне сейчас — 24 года, и он только как из армии вернулся, и не мог в «славном» Бердичеве работу рабочим найти! А в это время в Душанбе, в реке Кафирниган выловили труп 60-летнего мужчины. Труп есть, а убийцы нет! Так дело и висело, пока его месяц назад прокурор Душанбе не передал моему брату. Он сразу же заподозрил в убийстве сына убитого — 27-летнего боксёра, рабочего завода. Убитый выпивал, избивал жену и своего сына, пока тот не стал боксёром. Брат заподозрил в убийстве сына ещё и потому, что его мать не сообщила об исчезновении мужа в милицию. Я знал это дело подробно, т. к. каждый вечер брат мне рассказывал, как он его расследует, и какие трудности возникают. «У меня нет никаких следов, доказательств, семь лет прошло! Тогда ни милиция, ни прокуратура ничего не сделали, чтобы их собрать. Всё, что можно сейчас — это только признание сына, но попробуй, чтобы он признался, если нет никаких улик! — и брат произнёс: — Как мы говорим — признание уменьшает вину, но удлиняет срок! Приходи завтра днём, — предложил он мне, — я буду его допрашивать, посмотришь и скажешь своё мнение о нём». Когда я пришёл, Хвостов уже сидел у брата в кабинете, около стола — напротив, спиной к двери, а я сел сбоку и наблюдал за ним. «Представь себе хоть на минуту, — говорил тихим, спокойным, проникновенным голосом брат, — если бы сейчас вдруг зашёл твой отец и спросил бы тебя: „Сын, за что ты меня убил? Даже если я пил — пьяница, но неужели я — твой отец, заслужил, чтобы ты меня лишил жизни, того, который тебе жизнь дал?!“». У меня мороз по коже прошел от этих слов! Хвостов побледнел, смотрел на брата, не мигая. Был вечер — 10 часов вечера, за окном темно, в прокуратуре пусто (брат задерживался позже всех). И в это время по коридору, за дверью, я услышал чьи-то шаркающие, осторожные шаги… «Какой-то старик?..» — подумал я и увидел, как весь сжался Хвостов. Шаги остановились около двери, и дверь в кабинет продолжала осторожно открываться… «Да, — продолжал брат, — что бы ты ответил своему отцу, как бы ты ему в глаза посмотрел?». В это время дверь в кабинет продолжала осторожно открываться… Мне стало нехорошо, и не было желания посмотреть, кто входит, и ещё больше не было этого желания у Хвостова. Поэтому брат стал ему говорить: «Да, да, — оглянись! Посмотри! Что ты скажешь своему отцу, если он окажется живым? Оглянись, посмотри…»

Мне стало нехорошо, и не было желания посмотреть, кто входит, и ещё больше не было желания у Хвостова, поэтому брат стал его повелительным тоном убеждать: «Да, да оглянись, посмотри! Что ты скажешь своему отцу, если бы он оказался живым? Оглянись, посмотри, оглянись!..» — уже спокойно, вкрадчиво, но настойчиво просил его брат. И когда Хвостов съёжившись, сжавшись, медленно оглянулся и увидел в дверях незнакомого ему человека, он расслабился, а затем забился в истерике. Стал рыдать и грызть зубами край стола. «Ну и зверь!» — подумал я, когда кусок от крепкого древесностружечного стола отвалился. После этого Хвостов долго не мог успокоиться. А затем рассказал, что в тот вечер собирался к девушке. Погладил себе брюки, рубашку. Отец пришёл пьяный, избил мать, стал ругать и оскорблять его, а затем его вырвало на рубашку и брюки, которые Хвостов так усердно нагладил, а других у него не было. От ярости, автоматически, ударил отца отработанным ударом боксера по печени. Отец долго не приходил в себя, а затем он и мать поняли, что тот умер. Испугавшись, они с матерью ночью завернули отца в дорожку и, привязав камень, утопили в Кафирнигане. Позже экспертиза установила на трупе разрыв печени. Смерть наступила от кровотечения.

«А откуда взялся этот „дундук“ за дверью?» — спросил я брата. «А это всё я отрепетировал с этим следователем и подал ему знак, включив лампочку за дверью». Уже на следующий день брат заявил, что ему жалко Хвостова, у которого не было нормального детства, и теперь он уйдёт лет на 12 в колонию. Брат построил дело в оправдательной форме. Нашёл для Хвостова бесплатного адвоката, которому посоветовал, как вести защиту. Хвостову посоветовал, как вести себя на суде. «Адвокат — злейший враг следователя, — подумал я, — и старается развалить дело, „сшитое“ следователем. И чем больше срок для подследственного, тем успешнее считается расследование! Брат вредит сам своей карьере. Хотя часто следователи сотрудничают с адвокатами, чтобы деньги заработать — это когда подследственный богат! У Хвостова же нет денег и адвокату заплатить!».

Не заметил, как быстро пролетел год. «Пора подавать документы», — напомнил брат. Я и сам это уже знал, но всё оттягивал, не зажили ещё рубцы от первого провала. Решив, что мне старых рубцов мало, отправился в выходной день с братом, его женой и Динго на холмы за нашим домом, из пистолета пострелять. Поставили цели на расстоянии 30 м. и стали по очереди стрелять. Я с братом стрелял, а Динго «внимательно за нами наблюдал». Неудовлетворенный результатами стрельбы, решил ещё раз выстрелить по цели, и так как пистолет, по моим расчетам, был разряжен, подержав его попеременно напротив жены брата и Динго, опустил его вниз. Прогремел выстрел — мою левую голень как будто мощным дыроколом прошило! Мои расчёты оказались не верны — в пистолете осталась еще одна пуля. В левой штанине я насчитал две дырки, и ещё одна дырка образовалась в левом ботинке. «Вот я брату свинью подложил!» — была моя первая мысль, а вслух я произнёс: «У тебя будут неприятности…». Брат смотрел на меня с ужасом, бледный, его жена не меньше. Я до этого пистолет напротив неё держал! Одному Динго было всё равно. Боль я не чувствовал, только горячо стало в ботинке. Сняв ботинок, обнаружил сквозную дырку не только в нём, но и точно между первым и вторым пальцем стопы, и ещё две дырки на левой голени — вдоль большой берцовой кости. Одно отверстие — входное, и сантиметров 10 ниже — выходное. «Поехали в больницу!» — сказал брат. «Нет, ты что! Они ведь в милицию сообщат! Это будет зарегистрировано!» — возразил я. «Да чёрт с ними! — сказал брат. — Всё равно, ведь, рану нужно обследовать и хирургически обработать!». — «Ты же мне сказал: подавай документы второй раз в мединститут. Вот и будет у меня вторая практика, кроме Динго, та была только ветеринарная, — пытался я шутить. — Единственное, что нужно — это трехпроцентная перекись водорода, бинт, трехпроцентный раствор поваренной соли, риванол, и неплохо бы скальпель». — «Ты что, сам себе операцию будешь делать?!» — ужаснулся брат. «Да это не так серьезно, — неуверенно сказал я. — По-моему, мне повезло — только кожа задета. Но канал, по которому прошла пуля, на голени, надо вскрыть, иначе нагноится. Тогда точно надо будет к хирургу». Пока, хромая, доковылял домой, нога стала болеть и распухла. «Что с твоей ногой?» — спросил перепуганный отец. «Наступил на проволоку», — объяснил я. Через 10 минут брат принёс всё заказанное мной, кроме скальпеля. «Буду лезвием для бритья», — сообразил я. Не острое, а тупое советское лезвие «Нева» от «безопасной» бритвы жгуче резануло по коже голени! Стиснув зубы, прошёлся по всей длине раны. Разрезав кожу, вскрыл раневой канал, промыл рану перекисью, удалив грязь, сгустки крови. Не обнаружив осколков кости, понял, что, к моему счастью, пуля прошла по касательной к поверхности кости, пробив вначале кожу, и, пройдя под кожей, вышла десятью сантиметрами ниже. После чего пуля продолжила путь к левому ботинку и, пробив его и стопу, вышла. В стопе дырка тоже, к счастью, оказалась сквозной, в мякоти между большим и 2-м пальцами стопы. Кости пальцев целы!