– Только то, что я выяснил, когда заинтересовался рисунком. Он был фотографом. Он был кем… дедом Майкла Грэхема?

– Вот именно. Он и есть связующее звено. Он входил в шайку Раскина, одновременно крайне набожную и крайне декадентскую. Долго прожил в Святой земле, фотографировал во имя Господне. Жил в башне с видом на Иерусалим. Наездами там бывали Хольман Хант и несколько других прерафаэлитов, поселившихся в тех краях. Так вот, чего они искали? В какое паломничество отправились? Ведь это Раскин их послал, и они проделали чертовски долгий путь по пустынной стране. Все они были заняты поисками, отправились в какой-го поход. Но чего они искали на самом деле? Ключ – в ответе на этот вопрос.

Говард пожал плечами. Ответа у него не было.

– Если верить историкам и биографам, они рисовали и фотографировали, это была художественная экспедиция.

– Биографы! – фыркнул дядюшка Рой. – История и биографии – это все хорошо. Но не доверяй им больше, чем на грош, иначе тебя обманут. Поход в Святую землю был выдан за художественную экспедицию, а на самом деле это был современный крестовых поход, ни больше ни меньше. И не в переносном смысле. Я говорю буквально.

– Что? – переспросил Говард. – Крестовый поход? В каком смысле? Они искали Грааль?

Дядюшка Рой сделал большие глаза, моргнул и выставил руки ладонями вверх, словно хотел сказать, что его нельзя винить за их поиски, что он только пересказывает услышанное.

– И они его нашли?

– Они нашли что-то. Даже привезли это что-то с собой. И позволь кое-что прояснить. «Гильдия святого Георгия» хотела уничтожить не только индустриализацию. Они боролись не с обобщениями или абстракциями. Историки запомнили этих парней – Раскина, Морриса и всех остальных – как политических и социальных неудачников, и в нас они, конечно, увидят таких же. Труд, который мы на себя возложили, должен быть сам себе наградой.

– Я очень бы удивился, если бы историки вообще нас заметили, – сказал Говард.

– Кто знает? Но возвращаясь к нашему вопросу, добрая половина их истории так и осталась неизвестной. Слишком она фантастична, слишком многие влиятельные шишки были бы низвергнуты. Большую часть их дел замолчали власти предержащие, которые у власти и остались, а затем переписали историю в духе собственных вымыслов.

– Так что же они нашли? Грэхем, Хант и все остальные, кто ездил с ними на Восток? Машину? – Говарду не терпелось вернуть разговор в основное русло. Ему казалось, он знает ответ на вопрос, но хотелось услышать это от самого дядюшки Роя.

– Листок бумаги. Рисунок.

– Эскиз Хокусаи?

Дядюшка Рой неопределенно отмахнулся.

– Кое-кто решил, что это Хокусаи. Но я с ними не согласен. Он прищурился, как человек, обладающий тайным знанием, и загадочно улыбнулся улыбкой Джоконды.

– Вы не согласны, что это эскиз Хокусаи? А я так понял, что это он. Довольно очевидно, что это один из его рисунков такара-моно, счастливых талисманов. И Грэхем то же самое мне сказал, когда я останавливался у него пятнадцать лет назад. Я ведь затем сюда и приехал, за рисунком Хокусаи. А теперь вы мне говорите, что это вовсе не Хокусаи? Тогда что это? Имитация? Рисунок художника, о котором никто раньше не слышал?

– Неплохое определение. Именно так. Некто, о котором никто не слышал, кроме нас с тобой. Хотя тот, кто сотворил рисунок, был не имитатором, а создателем. И если он оказал влияние на Хокусаи, ну… Какой великий художник не испытывал тех или иных влияний? А вот почему Грэхем тебе солгал, придется спросить у него самого. Это не моя обязанность.

– Значит, он ценный?

– Для музея? Откуда мне знать? Ты ведь эксперт. Он старый… создан задолго – чертовски задолго – до Хокусаи. Поэтому как древность имеет некую ценность. По его виду этого не скажешь, но Беннет у нас в своем роде ученый. Он им занимался, нашел… кое-какие источники. Беннет говорит, из этого листка когда-то сложили чашу. Согласно легенде, листок был окрашен кровью… кровью его, заметь, не разрисовали, кровь в него плеснули. На Голгофе. Потом чашу сплющили и тайком вынесли – под плащом, наверное. Позже лист развернули, и оказалось, что он расписан, так сказать, первичными символами. Его можно снова сложить, чтобы получить другие предметы, другие картины… Этакая метаморфирующая пиктограмма, если ты понимаешь, о чем я. Бумажный калейдоскоп, окрашенный кровью и выдающий случайные картинки. Но тем не менее складывающиеся образы – точнейшее отображение фундаментального порядка в сущем.

Говард сидел молча, пытаясь переварить эту мысль, но она казалась назойливо шизофреничной. Внезапно он увидел порядок там, где прежде не замечал: образы могут таиться в нагромождении камешков на посыпанной гравием обочине, в расположении листьев на дереве, звезд в ночном небе. Послания складывались из иероглифов полета птичьей стаи, ледяных частиц в хвосте кометы.

Но самым странным и тревожным казалось то, что за Говардом как будто послали. Возьмем бумажную лилию. Была ли эта находка счастливой случайностью или таинственно подстроенным шагом в извечном процессе? И сны? Рисованные облака, полные намеков, путешествий, влечения? Даже пеликан-символ…

Встав, дядюшка Рой выглянул в щелку между гардинами на улицу, словно проверял, безопасно ли продолжать, а потом задернул снова.

– Позволь сказать, что теперь, когда ты в наши дела ввязался, избежать этого ты можешь не больше, чем метеор – избавиться от притяжения ближайшей планеты. И я не бросаюсь пустыми словами. Не буду водить тебя за нос. В этой борьбе умирали и умирают. Пули сегодня утром были самые настоящие. Лейми и ее шайка не просто концерн, скупающий недвижимость. Я говорю о том, что ты невинный пешеход, случайно забредший на территорию смертельной войны. Тебе кажется, ты, как коммивояжер, ходишь по домам, продаешь энциклопедии, а потом в один прекрасный день в руке у тебя окажется пистолет, и ватага горняков, сплюнув у твоего плеча табак, назовет тебя «брат Говард». Понимаешь, к чему я?

– Кажется, да. Может, вам не стоит мне больше ничего рассказывать? Если рисунок не то, что я думал, ничто меня тут больше не держит. Я мог бы вернуться на юг.

– Ничто тебя тут не держит, кроме угона машины и хромоты… и еще, полагаю, Сильвии.

Говард мгновенно покраснел и едва не начал отрицать. Но бессмысленно запираться. Лучше промолчать. Слишком многое сейчас происходит, не надо ничего усложнять. Ни с того ни с сего вид у дядюшки Роя стал поразительно серьезный, а потом дядя сказал:

– Спрошу тебя еще раз, племянник. Подумай хорошенько, прежде чем отвечать. Ты с нами или нет? Сегодня утром ты мог бы пересидеть «У Уинчелла», ел бы пончики с глазурью, думал бы о своей чертовой работе в музее. Вероятно, ты еще это можешь. Пожалуй, мы сумеем тебя отсюда вывезти.

Пора решать, кто на чьей стороне, а когда все решится, человек или в деле, или нет. Когда налетит буря, никто, кроме глупца, на стене не останется. Что скажешь?

Тут в гостиную вошла вместе с тетей Эдитой Сильвия, обе направились на кухню. Сильвия была одета в джинсы и свитер, волосы расчесаны, губы подкрашены. Встретившись с Говардом взглядом, она с улыбкой поглядела на его колено и покачала головой, точно его выходки сбивали ее с толку. С кухни донесся звон чашек, минуту спустя открылась и закрылась задняя дверь.