Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У тебя, Шематухин, такая незаурядная жизненная школа, но ведь и тебе плохо…
— Ну, знаешь!.. — вскинул заблестевшие глаза Шематухин.
— Не надо, не ерепенься! — в свою очередь, строго сказал Еранцев. — Конечно, легче, если умеешь зло на людях срывать. Подумаешь, герой — тюремную баланду хлебал, с блатными кралями переспал!
— Ну, завелся… Ишь, сердиться умеешь. Раскричался, — приостыв, уважительно сказал Шематухин. — Ладно, слушай! — встрепенулся он от какой-то мысли. — Что у тебя с Натальей? Было что-нибудь промеж вас?
— Не было, — тихо сказал Еранцев. — Не до того мне, Шематухин, можешь ты это понять?
— Эх, мама, роди меня обратно… — тревожно-весело вздохнул Шематухин. — Между прочим, я так и думал.
Оба замолчали, громадным кругляком взошло солнце, посылало сквозь пелену дыма натужный малиновый свет. До настороженно притихшего леса было уже недалеко.
— Ей-бо, дождь будет. А то и ливень, — шутливо перекрестился Шематухин. — Мне бы успеть этого красного дьявола застукать.
— Рехнулся? Зачем он тебе нужен? — нахмурясь, спросил Еранцев. — Можно подумать, что его голову в миллион оценили.
— Якорь ему в глотку! — резко ускоряя шаги, сказал Шематухин. — Мильон не мильон, а свои денежки вернуть я должен… Учудил он тут. Деньги упер. Если у него где-нибудь тайная трапезная есть, прогорел я. Хана мне, братан. Прибьете вы меня как миленького… Деньги я, Еранцев, получил. Случайно вышло, — рассказывал Шематухин, торопливо закуривая. — Родственник, бухгалтер, спешил на тещины похороны, ну, и всучил мне деньги, какие мы заработали… Если без индивидуальных расценок, по кругу — полтора с лишним куска на рыло! В общем, сумма! Барана мне — помнишь, говорил, что председатель пообещался, — барана, значит, выписали, я его на веревочке лужком повел, а до этого, сам понимаешь, выпили. Искупаться, падла, захотел. Привязал, стало быть, барана, на нем сумка, деньги в сумку запиханы. Это, значит, я по пьяному делу художественную часть устроил… Полез купаться, чую, что-то там, на берегу, неладно. Вылезаю, вокруг никого. И баран с деньгами, братан, как сквозь землю провалился. Хошь, верь, хошь, нет… Только ты не спеши с выводами, я его изловлю. Давеча, правда, на меня мандраж напал, думаю, конец. Лучше, думаю, деру дать, заодно машину прихватить. Наука для меня не новая. А увидел тебя, вот тут… — Шематухин бухнул кулаком в грудь. — Тут колесом, братан, завертелось…
— Ну и ну! — вымолвил Еранцев. — Невероятно!..
— Думаешь, неправду говорю? — заволновался Шематухин. — Не веришь?
— А почему ты думаешь, что именно красный волк утащил барана? Ты его видел?
— Нет, не видел. Просто скумекал: другие волки в одиночку не бродят. Те стаей, да и средь бела дня из леса носа не высовывают, понял?
— Наугад пойдешь или знаешь, где искать его?
— Карта есть, — невольно перейдя на шепот, сказал Шематухин. — Эх, мне бы еще собаку с нюхом!..
— Что ж, основательно подготовился, — с печальной задумчивостью произнес Еранцев. — Стрелять ты, видел, мастак.
— Да мне крови его не надо, — вдруг запальчиво проговорил Шематухин. — А ты хотел, чтобы я к нему без ружья шел, к бешеному… Тут, братан, надо уши держать навостро!
— Ты случайно Аркашу не пристрели… Может, покричать, а? Вдруг услышит…
Они вошли в лес, зашагали по сламывающимся с сухим треском стеблям мятника меж деревьев с вялой, понурой листвой.
— Слушай, ты не кричи, ладно, — остановился Шематухин. — Аркаша — не дурак, дорогу найдет. А будешь орать, волка спугнешь. Он барана с логова на другое место может перетащить… И вообще про всю эту бодягу пока молчок. Если даже не найду этих денег, выкарабкаюсь. Только еще пару дней, до понедельника, придется загорать. Чуешь?
— Суду все ясно, — улыбнулся Еранцев.
— Ну вот, спасибочки! — неумело поблагодарил Шематухин. — Вернусь — потолкуем…
Он хотел еще что-то сказать, но в голове все перепуталось. Он чувствовал то, что словами выразить сразу трудно: будто начинал он свою жизнь заново, а та, прожитая, казалась ему бесполезно потраченной. Никакой враждебности к другим в нем сейчас не было. Ни капельки.
— Не пали зря, — проникаясь сочувствием к Шематухину, сказал Еранцев. — Волк никакой не бешеный. Я его видел.
— Да ну?! — удивился тот. — Правду говоришь или ты хитрее, чем я думаю?
— Вот как тебя видел. Я ведь маленько физиолог. Так что не бойся…
— Здоров, говоришь, — нахмурив брови, сказал Шематухин. — Вчера один пассажир то же самое мне сказал. Глухарь! Сам-то небось и наговорил, земля слухом полнится. Дюже, видать, обозлился на людей, заваруху устроил… Ладно. Дело на безделье не меняют. Потопал я, — отшагав немного, он обернулся: — Ты. Еранцев, на меня плохо действуешь, с курса сбиваешь. Я тоже, черт, начал думать. Вот когда не думал, лучше было…
Шематухин направился в глубь леса, а Еранцев долго прислушивался к его удаляющимся шагам, потом к лесной тишине. Начиная томиться одиночеством, он заторопился на открытое, пошел вдоль опушки, приблизился к овражку, на дне которого светлой ниточкой блеснула вода.
Еранцев спустился вниз, черпнул ладонями ключевую воду, и внезапно в нем возникло сиротское чувство. Еранцев не обрадовался ему — с тем чувством пришли к нему еще горечь и боль.
Он вспомнил, где и когда видел ручей, похожий на этот, только с той разницей, что у того, сбегающего с крутика, русло было из сплошного гладкого камня. И там, правда, приходилось, чтобы набрать котелок, останавливать бегучую струю одной ладошкой, другой черпать, а еще стоять при этом на коленях, как можно дольше выдерживая боль. Теперь-то, окажись Еранцев возле того ключа, он бы подстелил что-нибудь под колени, а тогда откуда было взяться уму?
Он приехал из города, где вода в квартире текла из крана и никто это не считал за благо.
Лет пять спустя после войны он один, без матери, добрался до дальней — ехал сперва поездом, потом плыл пароходом — деревни, чем удивил и напугал Лизу, приходившуюся ему двоюродной сестрой. Звал он ее, как все в деревне, Лизаткой. Муж Лизатки, Григорий, был налоговым агентом, носил на ремне сморщенную кобуру с наганом, а сама Лизатка сиднем сидела дома, считая последние дни беременности.
Жилось ему после города, как в сказке, все было в новинку: река, заливные луга, по краям, ближе к лесу, окаймленные склонами с густой россыпью белых, как кости, каменьев.
Однажды Лизатка после долгого сидения в избе не стерпела, собралась на сенокос. Легко ей было, пока они поутру, по холодку, шли вдоль берега реки к маленькой делянке, где дядя Григорий,
