– Я не рад, я счастлив! Нет, не счастлив… Мои чувства не поддаются описанию, поэтому позволь мне промолчать, чтобы надежнее прочувствовать величие момента! А твой нос совсем не рад происходящему, пошли, погреем его где-нибудь около чайника. Заодно пора решать, что будем делать с работой. Ты еще не забыла, зачем мы здесь оказались?

До сих пор мне казалось, что помнить, куда и зачем, следует высокому начальству, а не рядовым безответственным. Так я ему и заявила, а Роман, как ни странно, согласился:

– Все правильно, поэтому как начальник экспедиции я приказываю начать исполнение программы непосредственно по прибытии на место назначения!

Исполним, чего уж там, только где оно, место назначения и исполнения?

Роман отправился к капитану выяснять наши координаты. Я грела нос над кружкой, обдумывая творящееся вокруг. Сначала подумалось, что это не сон, но, по некотором размышлении, решила, что все-таки сон. Такого в обычной жизни не бывает. С другой стороны, в необычной…

Вернувшийся Роман прервал мой поток глубокомыслия:

– Спать хочешь?

Странный вопрос, вроде я только что проснулась, о чем и не замедлила ему сообщить. Роман устроился рядом, потер сонные глаза и заметил:

– Зато я хочу. А если усну, то могу прозевать, когда заснешь ты. И…

– И что мне делать в таком случае? – я судорожно зевнула, вот уж чего не ожидала от подлого организма.

Роман засмеялся:

– Знаешь, в лаборатории есть хилый, но диванчик. Мы можем перекантоваться там, подальше от посторонних глаз, мне будет спокойнее. Может, тебе книжку с собой прихватить, пока не уснешь?

Нет, книжка мне сейчас на фиг не нужна, а нужно мне подумать в спокойной обстановке, посоображать, поуспокоиться, если получится. Так что мы отправились в лабораторию, где Роман воткнул меня в диванчик, а сам рухнул на пол, на спальник, который благоразумно захватил с собой. Заснул он почти сразу, а я лежала, прислушиваясь к его ровному сопению под мерный стук движка. И, естественно, как всегда в таких случаях, ни одной, даже самой завалящей мысли в голову не пришло. В борт начали все громче и громче плюхать волны, чувствительно пихая судно под бок.

Я не выдержала, осторожно перелезла через крепко спящего Романа, выбралась на палубу. Поднимающийся ветер постепенно обдирал с неба тучи, как кожуру с апельсина, раз – и кусок неба чистый, два – еще один просветлел, и из него выглянули звезды. Я закурила, спрятавшись от ветра за борт лодки. Не выбираясь из своего убежища, нервно затягивалась, прислушивалась к свисту ветра, к всхлипывающим ударам волн по борту, все больше ощущая свою сопричастность к происходящему в глубине ночного черного моря.

Небо, казалось, становилось все выше с каждым мгновением, и вдруг у меня резко заломило затылок, он заныл просто зверски, почти как больной зуб. Я схватилась за голову, наклонила ее назад в попытке смягчить мучительную боль, как вдруг мне стали безразличны любые ощущения. В самом зените вспыхнула слабая звездочка, из которой начали расходиться седые усы. Они расширялись, сливаясь в прозрачное полотно, резко выплескивающееся из центра, закрывающее все небо от зенита до горизонта, как таинственный занавес театра природы. Седой цвет постепенно сменила яркая светлая зелень, которая чередовалась с вишнево-красными волнистыми полотнищами, они переплетались между собой, сменяли, закрывали друг друга…

Я, замерев и затаив дыхание, не отрывая глаз, следила за игрой неба, но тут сияние схлопнулось и в один миг втянулось в свой центр, источник сияния, так же внезапно, как и началось. Слабая звездочка, оставшаяся от богатства бушевавшего света, тихо погасла. Затылок моментально успокоился, а из рубки высунулся сердитый капитан.

Он рысью подбежал ко мне.

– Видела?

Я кивнула, пытаясь задержать впечатление. Гена протянул ко мне руку.

– Прикурить дай, спички кончились.

Я безразлично вытащила из кармана запасной коробок, отдала ему. Он судорожно затянулся и спросил:

– Что, Олечка, понравилось? Красиво?

Я так же молча кивнула. Он с сомнением покачал головой и заметил:

– Видела бы ты еще, что компас вытворял! Такого со мной еще не случалось. Это надо же, северное сияние в сентябре! Что-то не то в природе творится…

Он вернулся к брошенному штурвалу, а я закурила следующую сигарету. Ветер, чистивший небо, стих, как будто появлялся только для того, чтобы сцена выглядела более выразительно и убедительно. Наша посудина тащилась в темноте неба и моря, сливающихся у горизонта в единое целое.

– Шуба, – позвала я.

– Да? – привычно отозвалась она.

– Ты видела?

– Нет, – с ласковой укоризной заметила Шуба, – видеть я не могу. Но чувствовала, и это было прекрасно.

– Мне тревожно, – пожаловалась я. – Меня мысли совсем замучили…

– Да гони ты их к чертовой матери, – неожиданно сердито посоветовала она. – Им только волю дай, заедят, как блохи.

– Но… – я осталась в недоумении, – как же я смогу понять, что со мной происходит?

– А что для тебя изменится, если поймешь? – совсем уж сердито спросила Шуба. – Тревожиться перестанешь? Сможешь изменить происходящее? Зачем тебе понимать?

– Мне хочется… – не совсем уверенно ответила я.

– И совсем не тебе этого хочется, – фыркнула эта экстремистка, – хочется твоим мыслям. Они для этого и существуют, чтобы понимать. А для чего ты существуешь?

Что-то сегодня все пытаются меня запутать… Для чего я существую?

– Чтобы жить? – предположила я.

– Именно! Вот и живи себе спокойно, – категорически подытожила она. – Можешь еще жить счастливо, тоже неплохая идея.

Неплохая, конечно, кто будет спорить, только как? Как жить спокойно и счастливо? Кто скажет, кто научит? Странные меня посетили чувства в этот момент, я была одна, но не была одинокой. Осознав это, я успокоилась, успокоившись же, поняла, что сейчас усну прямо здесь, если не потороплюсь. Конспиративные устремления взяли верх над ленью, я взяла себя в руки и потащилась к диванчику. В микроскопическом пространстве лаборатории было настолько темно, что я не то чтобы кончиков пальцев перед носом не видела, темнота перед моими глазами была намного глубже, чем внутри, за закрытыми веками. Я наклонилась, нащупав ногу Романа, сориентировалась, как можно тише вернулась на свой диванчик. Темнота перед закрытыми глазами начала неторопливо светлеть. Снова синий цвет… совсем синий… синий-синий-синий…

* * *

Генри приземлился в горах. Не знаю, как он ухитрился в полной темноте, при слабом синем освещении, пробивавшемся через мой скафандр, выбрать относительно ровную и вместительную площадку среди торчащих зубов скал и провалов неизмеримой глубины. Ее я, конечно, видеть не могла, но отчетливо чувствовала холод, несущийся из-под обрыва на краю нашего аэродрома. Расмус содрал с себя скафандр, злобно плюнув в сторону после окончания неприятной процедуры. Успокоившись, он помог разоблачиться мне. Место посадки, окружающие горы, Расмус и Генри немедленно осветились неярким мертвенным светом.