В тот же день состоялось и первое заседание литературной секции Комитета, на котором присутствовали Асеев, Гулакян, Колас, Корнейчук, Тихонов и Фадеев[1047]. На этом заседании эксперты разделили между собой книги, по которым они будут отчитываться на следующей встрече: «С фронтовым приветом» Овечкина и «Это было в Ленинграде» Чаковского поручили читать Корнейчуку, «Первые радости» Федина — Гулакяну, «Огненную землю» Первенцева — Фадееву, «Царя Пап» Зоряна и «Песнь над водами» Василевской — Фадееву и Тихонову, «Абая» Ауэзова — Асееву, «Горячие ключи» Мальцева — Коласу, а «Кладовую солнца» Пришвина должны были прочесть все члены секции. Приблизительный список обязательного чтения по разделу поэзии включал 9 наименований: «Твоя победа» Алигер, «Избранное» Бажана, «Песнь о Давиде Гурамишвили» Чиковани, «Избранное» Исаакяна, «Стихи военных лет» Коласа, «Твой путь» Берггольц, «Стихи о любви» Щипачева, «Басни» Михалкова и «Сказку» Букова. Из упомянутых Тихоновым произведений три, по мнению членов секции, «„не дотягивали“ до Сталинской премии»[1048]: «Стихи издалека» Долматовского, «Фронтовая хроника» Твардовского и «Цимбалы» Кулешова.

Специальное заседание по выдвижению кандидатур на Сталинские премии по литературе за 1945 год состоялось в Союзе писателей 18 марта 1946 года. Первоначальный список был подготовлен Поликарповым, предварительно согласован в узком кругу литературного начальства и оглашен собравшимся без расчета на масштабное обсуждение. Заседание прошло бы в штатном режиме, если бы Тарасенков не попытался выдвинуть сборник Б. Пастернака «Избранные стихи и поэмы» (М.: Гослитиздат, 1945).

Л. С. Флейшман в статье-ответе на публикацию А. Ю. Галушкина[1049] хронологически ограничивает сюжет взаимоотношений Пастернака со Сталиным тридцатыми годами:

В истории сравнительно недолговременных и, так сказать, асимметричных взаимоотношений поэта и вождя выделяются две «вершины»: во-первых, неожиданный звонок Сталина к Пастернаку и их разговор по поводу ареста Мандельштама, а во-вторых, беспрецедентная для поэта общественная активность в марте 1936 г., во время писательской «дискуссии» в Москве о формализме[1050].

Следует также отметить, что под взаимоотношениями Флейшман понимает эпизоды непосредственного прямого взаимодействия Пастернака и Сталина, тогда как все случаи взаимодействия поэта с писательскими начальниками, облеченными властью, выводятся ученым за рамки этого сюжета. В позднесталинский период, по замечанию Флейшмана, единственным модусом существования Пастернака «является лишь статус переводчика, и вправду, обеспечивающий безбедное существование, но бесконечно унизительное уже тем, что целиком зависело от зигзагов „литературной политики“ и благорасположения начальства»[1051]. Между тем поэт не оставлял попыток преодолеть свою выключенность из литературного процесса, хотя и наверняка понимал, что это преодоление попросту неосуществимо без возобновления диалога (пусть даже косвенного) со Сталиным. Кроме того, осознание призрачной возможности как-то изменить собственное положение определялось и той обстановкой, которая сложилась в Союзе писателей весной 1946 года, когда не только Пастернак, но и его сторонники пришли к убеждению, что выдвижение поэта на Сталинскую премию не только будет оправдано писательским и, вероятно, государственным начальством, но и возымеет положительный исход[1052]. Его тексты давали возможность продвигать мысль об «обновлении» не только творческих, но и мировоззренческих ориентиров бывшего «формалиста»; этому способствовало и высокое «художественное качество» текстов, не отрицаемое даже литературными противниками Пастернака[1053]. Однако история «Избранных стихов и поэм» началась еще весной 1944 года, когда поэт жаловался Щербакову на собственную неустроенность:

Я ничего не прошу. Но пусть не затрудняют мне работы в такой решающий момент, ведь я буду жить не до бесконечности, надо торопиться. Актер приготовляет вечер из моих новых военных вещей, ему не расклеивают афиш, «Литература и искусство» и «Вечерняя Москва» не печатают его анонсов: у меня нет вывески. Надо напомнить, что я не дармоед даже и до премии и без нее. Поликарпов и Тихонов этого не знают, а как я дохну и двинусь без них <…>!![1054]

А далее Пастернак писал про планы публикации сборника:

Надо это напомнить Ярцеву в «Советском писателе», у которого я хочу издать для действительных читателей, а не для любительских лотерей лучшее из «Ранних поездов» и стихи, статьи и очерки этого года (в одной книжке)[1055].

Щербаков дал ход делу и велел провести с Пастернаком беседу в Агитпропе, чтобы выяснить планы поэта и оценить возможность их реализации. 24 июня 1944 года Александров писал секретарю Центрального комитета партии:

По Вашему поручению поэт Пастернак вызывался в Управление пропаганды. Он просит об издании книги его новых стихов <…>.

Управление пропаганды дало указание т. Ярцеву (издательство «Советский писатель») о подготовке небольшого сборника новых произведений Пастернака и т. Чагину (Гослитиздат) о заключении договора на том переводов Шекспира[1056].

Подготовка почти 200-страничной книги, охватывавшей практически весь творческий путь Пастернака, шла в течение 1944 года и была закончена лишь к ноябрю[1057]. В этот том вошли стихотворения из сборников «Поверх барьеров» (1914–1916), «Сестра моя — жизнь» (1917–1922), «Второе рождение» (1930–1931), «На ранних поездах» (1936–1941) и поэмы «Девятьсот пятый год» (1925–1926) и «Лейтенант Шмидт» (1926–1927). Редактором «Избранных стихов и поэм» стал П. Чагин, поддерживавший поэта и помогавший ему в разрешении всевозможных житейских трудностей[1058]. На титульном листе по правилам советского книгоиздания был проставлен 1945 год. Мы можем лишь предполагать, в какой мере Пастернак руководствовался прагматическими соображениями в выборе времени публикации в некотором роде итоговой поэтической книги и брал ли он в расчет те особые обстоятельства, которые имели место в деле присуждения Сталинских премий. (Доподлинно известно, что поэт уделял большое внимание вопросу о высшей советской награде и не упускал возможность как бы вскользь коснуться его в переписке с людьми, сведущими в писательских делах.) Ясно лишь то, что Пастернак из первых уст знал о неоднократных случаях обсуждения в Комитете по Сталинским премиям его стихов и переводов. Однако вне зависимости от наличия или отсутствия у поэта конкретного плана действий его сборник стал предметом обсуждения на пленуме президиума Союза писателей[1059]. Инициатором дискуссии выступил Тарасенков, долгое время друживший с Пастернаком и искренне любивший поэзию[1060]:

Подобно тому, как мы сделали сейчас, выдвинув книжки Исаакяна, Бажана и Якуба Коласа, где учитывалась не только продукция данного года, но и какие-то итоговые большие сборники, я предлагаю выдвинуть книжку Пастернака «Избранные стихи», вышедшую в Гослитиздате. В нее включены большие поэмы, затем лучшие из лирических стихотворений старых и, наконец, здесь полностью представлена вся продукция военного времени, все стихи Пастернака, печатавшиеся в «Правде» и в других наших газетах, являющиеся непосредственным откликом на дни войны.

Мне кажется, что значение Пастернака, его художественные