хотя мы двигались в сторону Альвиона, мы были пленниками, и что с нами планировала делать Амри, было неизвестно. Но, судя по тому, что нам рассказал Лайн, Лисицы во всем ищут выгоду. А какая им выгода от нас с Кинном, от простых изгнанников?

Медленно дожевав последний кусочек хлеба, я подняла лицо вверх. Небо так и не расчистилось. С запада ветер тащил набрякшие влагой тучи.

Внезапно я вспомнила, как увидела Нери в последний раз. Взглядом она попросила у меня прощения: за то, что не пошла против Олеа, не рискнула своей миссией, – и всё ради сестры, которой была нужна ее помощь.

С усилием я сдержала подступившие слезы.

Нери помогла мне со стрижкой, предупредила о Тарине, сохранила мои тайны!..

Тайны.

Меня словно толкнули в грудь.

Нери была одной из Лисиц – она не просто могла, она обязана была рассказать Амри правду обо мне. Но не рассказала. Ведь если бы Амри знала, что ей попалась та самая Вира Линд, у которой – вы только подумайте! – нет дара, она бы дала это понять. И уж наверняка бы нашла, как извлечь из этого выгоду.

То, что Нери скрыла от Лисиц правду, значило только одно: она пыталась меня от них защитить.

Внутри у меня всё похолодело.

Сейчас они задержали нас только потому, что хотят прояснить до конца ситуацию с Псами и Волками. Но если Лисицы узнают, что мы с Кинном скрываем на самом деле, нас так просто точно не отпустят.

А значит, надо бежать.

Пока Лайн поил лошадей, а Генс, привалившись спиной к изгороди, насвистывал себе под нос простенькую песенку, я вполголоса обратилась к Кинну на древнесеррийском:

– Надо бежать. На лошадях.

Генс озадаченно переспросил:

– Что ты сказала?

Я улыбнулась:

– Никогда не слышала такого мотива. Это альвионская песня? Мне всегда очень нравился альвионский диалект. Такой мягкий и мелодичный. Наверняка у вас и песни по-другому звучат.

Мужчина довольно ухмыльнулся.

– Не хочу хвастаться, но мой голос хвалят все, кто его слышит. Хотите спою?

– Да, пожалуйста, – я улыбнулась еще шире и посмотрела на Кинна, словно приглашая его присоединиться к моей просьбе. Его дымчато-серые глаза встретились с моими, и он медленно кивнул.

Когда мы снова сели на лошадей, Генс затянул длинную песню об отважном альвионском моряке, который отправился на юг, к водному приграничью – туда, где Оренское море переходило в Южное Штормовое. Там, рискуя своей жизнью, он отобрал у коварных немор редчайший камень – Сердце Шторма, после чего триумфально вернулся в родной город.

Эту песню в Зенноне никто не исполнял, и голос у Генса действительно был приятным, музыкальным – даже Кинн слушал его пение с задумчивым выражением лица. Я же слушала вполуха.

Нам надо как-то захватить лошадей, ведь с моей больной лодыжкой далеко не уйдешь. А кроме того, необходимо сбежать до того, как вернутся Амри с Дормом. С другой стороны, чем ближе к закату, тем больше у нас шансов благополучно скрыться: не знаю, как Кинн, а я на лошади долго не проскачу.

Когда впереди показались крыши Рукка, всё во мне уже звенело от напряжения.

За весь день солнце так и не выглянуло. Небо к вечеру еще больше помрачнело, а ветер усилился. Дождь мы пока обгоняли, но он надвигался с запада сплошной стеной.

Амри с Дормом до сих пор не вернулись. Лайн с Генсом никак не показывали, что отсутствие товарищей их беспокоит, и от этого почему-то становилось еще тревожнее.

Рукк, в отличие от Сприлла, теснился справа от Узорной дороги и был значительно меньше. В какой-то момент я испугалась, что если мы поедем вглубь городка, то пытаться сбежать на лошадях, петляя по незнакомым узким улочкам, будет куда сложнее, чем по прямой дороге. Но Лайн с Генсом направились к когда-то ярко раскрашенному, а теперь поблекшему двухэтажному зданию у самой дороги – очевидно, постоялому двору.

Делая вид, что осматриваюсь, я взглянула на Кинна. Он едва заметно кивнул.

– Приехали! – воскликнул Генс.

Справа от нас за невысокой аркой располагался двор с конюшней. Лайн спешился первым, за ним – Генс.

Всё произошло мгновенно.

Пока Генс отвлекся, потягиваясь после долгой езды, Кинн с размаху ударил его в лицо. Раздался мокрый хруст, мужчина коротко вскрикнул и, выпустив поводья, отшатнулся от лошади. Кинн тут же пересел в седло и тронул поводья. Лайн, выкрикнув ругательство, бросился ему наперерез, но тут, понукаемая мной, сорвалась с места Красотка, и он едва успел увернуться от копыт. Лодыжка взорвалась от боли, когда я пришпорила Красотку и та пошла рысью. Справа от меня вырвался вперед Кинн.

Целую минуту казалось, что у нас всё получилось.

Потом раздался оглушительный свист – Красотка остановилась как вкопанная и, что бы я ни делала, не двигалась с места. Кинн развернулся и подскакал ко мне. Сзади раздался громкий цокот копыт, и я поняла, что не успеваю пересесть. Тогда я расстегнула ворот рубашки, чтобы вернуть Кинну эрендин, но он задержал мою руку.

– Без тебя я не уеду.

Я вгляделась в его серые глаза, где горела упрямая решимость, и согласно кивнула. Он отпустил меня и настороженно посмотрел на подъезжающего альвионца.

В груди у меня взметнулся жаркий, головокружительный огонь – мне хотелось взять Кинна за руку и прижать ее к своим губам, хотелось коснуться его лица, поцеловать каждый синяк и ссадину хотелось наконец, приникнуть к его груди – и утонуть, пропасть, ни о чем не думать.

В это мгновение к нам подъехал Лайн и басовито выругался по-альвионски, после чего сказал, глядя Кинну прямо в глаза:

– Не вынуждай меня браться за меч.

И Кинн коротко кивнул.

Лайн, суровый и вдруг ставший крупнее, подъехал ко мне ближе, взял Красотку под уздцы, что-то ей шепнул, и лошадь послушно развернулась. Кинн последовал за нами.

При виде Генса с окровавленным лицом мне стало дурно, и я отвела взгляд. Кинн спешился и хрипло ему бросил:

– Простите.

Я посмотрела на Генса: тот несколько секунд словно боролся с желанием ударить Кинна в ответ, потом зло мотнул головой и вместе с Лайном помог мне спешиться. От перенапряжения я едва не повалилась прямо на дорогу, но ухватилась за седло Красотки. Та только повела ушами, а Кинн встал рядом со мной.

Лайн с Генсом о чем-то тихо совещались, и тут с Узорной дороги, с запада, за отдаленным шумом дождя послышался цокот копыт. И, судя по звуку, лошадей было больше, чем две.

Внутри меня всё оледенело.

Мы с Кинном переглянулись,