— Вы Хвощинский? Так? — дежурная смотрела на меня во все глаза. — Фамилия ведь такая?

— Такая.

— Вот вам и звонят.

Я молча отпер дверь, впуская Ию в обжитый номер.

— У меня коньяк есть, — сообщил я ей с веселым отчаянием.

Ия кивнула.

Я плеснул в стаканы.

Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..

Наивный вопрос.

Мы выпили.

— Ты ему позвонишь?

— Зачем? — устало сказала Ия. — Он сам скоро явится.

Это голос ее прозвучал устало, сама она, как всегда, оставалась свежей. Черт знает, как это у нее получалось. Я совсем было собрался спросить ее об этом, но звякнул телефон.

Голос в трубке гнусно хрипел, захлебывался:

— Чё, бабу привел? Нормально, это завсегда так!

— С кем я разговариваю?

— Тебе еще объяснять, козел плешивый!

Я повесил трубку.

— Козлом назвали, — сказал я Ие. — Почему-то плешивым.

Ия печально усмехнулась.

А на меня вдруг напала словоохотливость.

— Ты меня в копейку оценила, — пробормотал я. — Ты говоришь, я вам эксперимент сорвал. А зачем вы играли со мной в темную?

Снова затрещал телефон. Я нехотя снял трубку:

— Слушаю.

Долгие шорохи, темный дождь, чужое дыхание…

Ветер насвистывает, скука, тьма…

Где это, Боже?

— Будете говорить?

Никто не ответил.

— Не обращай внимания, — сказала Ия, кладя голову на сжатые кулаки. Она была очень красива. Туйкытуй. Сказочная рыба, красивая рыба. — Ты тут ни при чем.

И испугалась, что я неверно ее пойму:

— Нет, ты тут как раз при чем. Просто не обращай внимания.

До меня дошло:

— Вы постоянно вот так живете?

— А ты нет?

Я хотел ответить: нет. И не смог.

Полог палатки, бегущие тени, металлический птичий голос, черт побери, не узнанное лицо…

— Но так нельзя жить, — кивнул я в сторону телефона. И хмыкнул: — Интересно, как лают тебя?

— Ничего интересного.

Длинный звонок.

— Ну чё? — голос был наглый, влажный. — Наколол дуру?

— С кем я разговариваю?

— Не узнает, — обрадовался неизвестный. И крикнул кому-то там рядом: — Не узнает, козел!

Я повесил трубку и улыбнулся:

— Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?

Ия промолчала.

— Но смысл? Какой смысл?

— А какой смысл в автобусной сваре? — спросила Ия. — Тебя толкнули, ты ответил. Тесно. Все раздражает. Не поминай НУС всуе.

Я позвонил дежурной.

— Кофе, пожалуйста. И еще… Появится доктор Юренев, мы его ждем…

Положив трубку, я посмотрел коньячную бутылку на свет. Юреневу тоже хватит.

Дежурная явилась подозрительно быстро.

Кофе она не варила, принесла растворимый.

— Доктора Юренева этот спрашивал… — Она покрутила кудрявой головой, вспоминая трудное для нее имя… — Гомео… Нет, Гомек…

— Гомес, — подсказал я.

— Вот точно, Гомес. Он с бутылкой шастает по коридорам, говорит, у него презент для доктора Юренева. От всех колумбовских женщин.

Я поправил:

— Наверное, колумбийских.

— Ага. От всех колумбийских женщин, говорит, презент.

Не успела дежурная выйти, снова зазвонил телефон.

— Ну что, сладко тебе? — голос был подлый, девичий, проникающий в душу, нежный. — Шибко сладко?

— Ага, — сказал я.

— Тебе еще слаще будет, — многозначительно пообещала незнакомка и неожиданно звонко рассмеялась.

— Как думаешь, ему что-нибудь удалось? — спросил я, вешая трубку. — Разброд какой-то в природе.

Ия кивнула.

— Но чего он хотел от НУС? Как мог повторить эксперимент Андрея Михайловича, если записи практически не сохранились? И еще он говорил про какой-то запрет. Нельзя же всерьез прогнать такую сложную задачу в обратном порядке.

— Почему нельзя?

Я пожал плечами.

— Чего вы хотите от НУС?

— Точных ответов.

— Что значит точных?

— Как тебе объяснить? — задумалась Ия. — Ты спрашиваешь, например, сколько мне лет. Я называю цифру. Но, может, ты хотел знать, сколько мне лет не как особи, а как представителю определенного вида? Самое сложное — это точно сформулировать вопрос, дать ясно понять, что ты хочешь именно этого и ничего другого.

— Некорректный вопрос вызывает сбои? Эффекты второго порядка, они не только компенсация каких-то действий, но и плата за неточность?

Ия кивнула.

Мне стало жаль ее.

— Какого черта нужно от Юренева Гомесу? — я хотел отвлечь Ию от мыслей.

— Распить бутылку рома. Ничего больше. Они правда дружат.

Она сказала это, и лицо ее неожиданно изменилось.

Она даже схватила меня за руку:

— Что там дежурная говорила о презенте? Какой презент? Что еще, кроме рома? Почему от колумбийских женщин? Он же нес Юреневу ром.

Она сама дотянулась до телефона.

Да, она сотрудница доктора Юренева, сказала она дежурной, и голос Ии был полон холода. Да, она имеет право задавать подобные вопросы. Ия холодно разъяснила: да, я имею право выгнать вас с работы прямо сейчас. Ни с кем не советуясь. При этом выгнать раз и навсегда, лишив даже надежды на пенсию. Не устраивает? Прекрасно. Тогда отвечайте. Что это за презент? Гомес что-то держал в руках? Я не слышал, что отвечает Ие дежурная, но прекрасное смуглое лицо Ии побледнело.

— Шарф, — сказала она мне, закончив разговор. — У Роджера Гомеса был длинный алый шерстяной шарф. «От всех колумбовских женщин».

И снова взялась за телефон.

Ей долго не отвечали, потом ответили.

— Ты? — спросила Ия бесцветным голосом. — Почему ты дома?

Юренев отвечал так громогласно, что я слышал почти каждое его слово.

Я же не один, громогласно ответил Юренев. Меня Роджер Гомес по дороге перехватил. Юренев хищно хохотнул, и я представил, как он там счастливо и изумленно моргает. Присутствие Роджера условие больше чем достаточное, правда? Юренев счастливо всхрапнул, совсем как лошадь, похоже, ему там с Гомесом здорово было хорошо. Хвощинский с тобой? Вас тоже двое? Юренев не к месту заржал. Сейчас мы с вами воссоединимся.