По всей вероятности, письмо Героя Советского Союза, занимавшего высокий пост в правительстве БССР, сыграло положительную роль. Известно, что в конце 1950-х семья Кремер выехала в США.

Одними из немногих источников, дающими более полное представление о ситуациях, с которыми столкнулись спасенные Киселевым евреи в советском тылу, в эвакуации и позже, по возвращении в Белоруссию, являются их собственные воспоминания. Соответствующие фрагменты встречаются у двух долгиновцев – Эммы Меерсон (Дуберштейн), жены партизана Анцеля Меерсона, вернувшейся вместе с мужем в Плещеницы, и Шимона Хевлина, вернувшегося с семьей после войны в Долгиново.

Истории жизни этих еврейских семей типичны для того времени.

Особенно подробны воспоминания Шимона Хевлина, рассказывающего о непростом пути, который преодолела его семья и другие евреи из Западной Белоруссии, эмигрируя из Советского Союза в Польшу, а оттуда – в Израиль, США, Англию и другие страны.

В 1944–1967 годах евреи, бывшие до 1939-го польскими гражданами, имели возможность выехать из СССР в Польшу. В 1946 году из Белоруссии в Польшу выехали 231 152 человека. Большинство евреев не задерживались в Польше. В 1956–1959 годах около 25 тысяч евреев выехали в Польшу, а затем репатриировались в Израиль[240]. Из Восточной Белоруссии евреи смогли начать выезжать в другие страны лишь в конце 1980-х – начале 1990-х. После войны, вернувшись из эвакуации, из армии, концлагерей, они не могли жить в местах, где уничтожили их родных и близких, и старались уехать в большие города, где еще оставались евреи. Так постепенно в местечках и деревнях Белоруссии не осталось евреев – они или эмигрировали, или переехали в крупные города.

Из воспоминаний Эммы Меерсон (Дуберштейн)

Мы с Меерсоном после войны вернулись в Плещеницы.

Там было очень трудно. Я вязала веники и так зарабатывала, а Анцель уже когда стал в леспромхозе по снабжению работать, то стало легче. Он очень много сделал для односельчан, но никто его не вспомнил.

Киселев после войны представил его к награде за то, что он помогал в переходе, но он даже не поехал получать эту награду. Я не помню, какую именно награду ему давали.

В 1959 году мы переехали в Польшу, там пожили пять с половиной лет и в 1964 году поехали в Израиль. Я не хотела, и мы много лет из-за меня не выезжали. У нас двое детей. И в 1999 году Анцель умер[241].

Из воспоминаний Шимона Хевлина

Дорога в эвакуацию и жизнь там

Дальше мы дошли пешком, а на какой-то станции, я не помню ее названия, нам дали один вагон на всех. Поезд часто шел без остановок, и тут же, в вагоне, приходилось справлять нужду.

Однажды остановились, не знаю, на какой станции и где, но вдруг увидели, что лежат замерзшие бураки для скота, мы выскочили и стали есть их.

Подъехали к городу Чкалову, теперь называется Оренбург, поезд остановился. Вижу, на перроне трое солдат стоят и кушают, я сразу выскочил, подошел к ним, начал плакать и просить кусок хлеба. Один боец взял и половину булки хлеба дал мне, и я, как дикий, начал здесь же ее съедать и не заметил, как поезд отошел, а я стою и не понимаю, что делать дальше.

Я был в кожухе без воротника, простоял так часа три-четыре, плакал, но никто не мог помочь, так как не знали, куда пошел этот поезд. Потом вижу, что с другой стороны приходит поезд и выходят из него мой отец с мамой, сестрой и младшим братом. Они увидели, что меня нет, и вернулись за мной. Я чувствовал, что вначале отец хотел меня ударить, но потом был очень рад, что я нашелся.

Один местный человек, который был недалеко от нас, сказал: “Вы знаете, недалеко отсюда есть местечко Сорочинск, и там близко совхоз «Октябрь». Все мужчины на фронте, некому там работать, вас с удовольствием возьмут туда”.

Тут подошел другой поезд, и мы поехали в Сорочинск.

Там отец пошел к какому-то начальству, нас посадили в сани (было уже много снега) и привезли в этот совхоз. Отец начал работать по снабжению, а я и старшая сестра пошли учиться в школу в Сорочинске. Младший брат оставался с родителями в совхозе.

Я пошел в шестой класс. Пришлось жить в семье евреев из Барановичей. Они приехали сюда еще в 1941 году. Я спал на сене на маленькой кровати, но очень хотел учиться. Семья эта меня держала, потому что отец каждую неделю привозил продукты.

Наступил 1944 год, летом освободили Белоруссию. Мы читали каждый день в газете об освобождении разных белорусских городов и деревень. А когда освободили Долгиново, то назвали его просто “населенный пункт”. Я даже обиделся, потому что Долгиново, где было 7 тысяч жителей, было больше, чем какая-нибудь деревня.

Мама сразу послала письмо Анне Гараниной с вопросом о старшем брате. Может быть, что-то кто-то о нем знал, так как думали, что он остался с партизанами. Она даже не спрашивала о своей маме, которую раненую мы оставили в лесу, – было понятно, что ее уже давно нет в живых.

Из ответного письма, который писал сын Анны Федор, мы узнали, что о Нахмане никто ничего не знает, а вот бабушка Брайна, которая оставалась в лесу, сейчас в Долгинове живет.

Возвращение в Долгиново

Когда я узнал, что бабушка жива, то сразу задумал к ней поехать. Я был самый ее любимый внук. Ее дом стоял рядом с нашим в Долгинове, и я постоянно находился у нее, она всегда меня защищала, когда меня ругали.

Но как можно было уехать в Долгиново, когда еще шла война и нельзя было без специального разрешения ехать? Везде были проверки.