– Дорогу до участка.

– А что же не дошел?

– Все-то вам надо знать!

– А как же! – искренне удивился Трущев.

– Полицейский обратил на меня внимание. Я решил проявить инициативу. Помните, ваш шеф предупреждал – разведчика красит инициатива.

– Логично, – согласился Трущев. – Я не догадался.

– А если бы догадались, открыли стрельбу?

– Зачем? У меня с собой портсигар. Ходить с оружием по городу – лишний риск. Местные все злые. Виду не показывают, а сами трясутся от страха. Ждут, когда Гитлер к ним нагрянет[48]. – А когда он к ним нагрянет?

– А ты не догадываешься?

– Как считаете, Николай Михайлович, они будут защищаться?

– Эти будут, – убежденно ответил энкавэдэшник. – Банкиры не сдрейфят. Они призыв объявили, четыреста тысяч под ружье поставили, все перевалы перекрыли. Им есть что защищать.

– Я тоже так думаю.

– Тогда потопали домой. Засиживаться ни к чему. Нам тоже есть что защищать.

– А потопали.

– Справился с искушением?

– А справился.

– Будем работать?

– А попробуем…»

Весна, 1944 год.

Освобожденная территория в Белоруссии, под Мозырем…

Даже после смерти энкавэдэшные приемчики, которыми пользовался Николай Михайлович, вызывали если не изумление, то откровенную оторопь. Мало того, что время в его рассказах петляло по какому-то мало изученному, с нелегальным привкусом маршруту, но и встречавшиеся на этом маршруте хорошо знакомые предметы, а также ничем не примечательные факты живой жизни, словно по мановению волшебной палочки, приобретали статус сакральных, наполненных неясным смыслом ключиков, с помощью которых только и можно было открыть доступ к сокровищам истории.

Судите сами.

Яблоки в его доме носили очки. Родственные отношения – загадка природы. Сам он много лет жил под гнетом известной ему даты своей смерти и не спился. Всякому разговору Трущев придавал характер вербовочной беседы. Не буду скрывать – ему удалось склонить меня поучаствовать в его безумной затее. Оказавшись один на один с вечностью, я не мог дать задний ход. Ее зов был неодолим. К тому же мне до смерти хотелось разобраться, что такое согласие и какое отношение к этой нелегальщине имел Нильс Бор. Насколько мне известно, этот нобелист 1922 года, глубже других проникший в тайны атомного ядра, ни в политику, ни в классовую борьбу нос старался не совать. Что он разглядел в недрах электрона, без чего, по мнению Трущева, и малые дела становятся великими, а без оного и самые громкие планы обращаются в прах.

Наконец, Николай Михайлович, не в пример другим героям секретного фронта, чуть что, сразу хватался за портсигар.

Прикиньте – не за револьвер, а за увесистый кусок серебра.

Теперь этот подарок Берии был у меня в руках.

Здесь было над чем поразмышлять. Какая скрытая угроза таилась в этом предмете, если Трущев берег его на самый последний, самый решительный бой в жизни? Зачем беглый спецназовец подарил его мне? Не было ли здесь какого-то коварного расчета? Может, в нем спрятано взрывное устройство, и, если я допущу промашку – напишу, например, о том, о чем следует умолчать, нелицеприятно отзовусь о тех, перед кем следует стоять навытяжку, намекну на то, о чем секретные службы стараются забыть, или просто нажму не на ту кнопку, – сработает взрыватель, все полетит вверх тормашками, и от всего этого романа и его автора останутся одни воспоминания.

Не без робости я внимательно осмотрел портсигар. Голова работала как швейцарские часы, мысли строились поротно, с удивительной лихостью и самоотречением шли на приступ тайн портсигара.

Я развернул бериевский подарок так, будто собираюсь вытащить сигарету. Скрытый механизм должен срабатывать моментально, а все манипуляции производиться автоматически, не привлекая внимания жертвы.

Мои пальцы прикрыли голову охотника и двух ближайших уток. Я нажал на эти точки.

Все оказалось не так просто, пока не вспомнил, что Трущев был левша.

Удача, как и предрекал фюрер, посетила меня без пяти двенадцать. Только его судьба обманула, а мне открыла солнечные дали в виде узкой потайной полости, в которой помещался небольшой, заготовленный по спецзаказу DVD-диск, похожий на тот, какой используется в видеокамере.

Первый файл содержал аудиозапись в стандартном для такого рода информации формате. Это была речь, произнесенная Сталиным 3 июля 1941 года. Да-да, та самая, знаменитая, «братья и сестры…», но в каком-то невероятном, ошеломляюще-пародийном исполнении. Неизвестный насмешник настолько умело подражал Сталину, что я остолбенел.

Приведу текст полностью.

«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!

…в силу навязанной нам войны наш народ вступил в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом – большевистско-жидовской властью. Наши войска не желают воевать с братьями-германцами, а их гонят в бой. Их гонят на бойню. Зачем их гонят на бойню? Чтобы, преодолевая многочисленные трудности, самоотверженно класть свои жизни за кремлевских преступников и убийц. Это они заставляют вас биться за каждую пядь родной земли, на которую никто не покушается. Наш отпор врагу должен крепнуть день ото дня.

В этот трудный час смертельной схватки с большевизмом нам на помощь пришли доблестные германские воины. Их храбрость беспримерна. Вместе с германской армией на защиту Родины должен подняться весь русский народ.

Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей страной, и какие меры нужно принять для того, чтобы раздавить ненавистную кремлевскую клику?

Прежде всего, необходимо, чтобы все наши люди поняли глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от обманчивого настроения, что с комиссарами и жидами можно договориться. Такие настроения, вполне понятные в довоенное время, но пагубные в настоящее время, когда агрессия, развязанная против оплота свободы, против Германии, возглавляемой великим Адольфом Гитлером, теперь совершенно неуместны.