На третьем уровне донжона развернулось небольшое сражение. Богато одетый улориец, орудуя шпагой, теснил двух моих разведчиков. Двигался он легко и непринужденно, как и подобает хорошему фехтовальщику, и, чувствуя свое превосходство над противниками, откровенно пижонил. Один из моих бойцов был вооружен трофейной шпагой, другой – ножом и пистолетом, то ли уже разряженным, то ли его владелец никак не решался выстрелить. Боюсь, что даже если бы оба они были вооружены шпагами, то и в этом случае преимущество было бы на противной стороне. Разведчики-то мои – в большинстве своем простые солдаты, а солдат учат только нескольким простейшим фехтовальным приемам, способным пригодиться в сражении между двумя большими людскими массами, без каких-либо изысков. Само собой разумеется, что солдаты редко могли противостоять дворянам, с малых лет упражняющимся со шпагой.

– О! Маскарад становится всё интереснее! – радостно воскликнул улориец, завидев нас с графиней Ружиной. – Пора за вас всерьез браться!

– Ребята, назад! – скомандовал я на ходу.

Разведчики с немалым облегчением отступили назад. Все-таки открытое столкновение – это не их профиль. Их дело – скрытно пробраться в расположение неприятеля, добыть нужные сведения и так же незаметно исчезнуть. Впрочем, оба оставались настороже, демонстрируя готовность немедленно прийти мне на помощь в случае необходимости.

– Анджей Дрогоевский к вашим услугам! – улориец представился и отвесил мне легкий поклон, признавая во мне равного противника.

– Михаил Бодров! – просто ответил я, становясь в стойку. Соблюдем приличия, так сказать. Хотя по логике событий следовало бы наброситься на этого самого Дрогоевского втроем и заколоть, не тратя времени и не производя лишнего шума. Просто задела меня его бравада, захотелось проучить наглеца. Ведь по большому-то счету его щадили из-за нежелания шуметь, а он тут со шпагой покрасоваться решил.

Да он и сейчас не собирался останавливаться! Едва мы встали в позицию, как улориец принялся рисовать в воздухе восьмерки и прочие изящные фигуры, делая при этом осторожные шажки вперед. Потом Дрогоевский и вовсе закрутил передо мной веер, наивно полагая, что введет меня в ступор своей ловкостью.

Да ладно! Подобные «красивости» способны поразить новичков или впечатлительных дамочек, но не опытных фехтовальщиков. Ведь от всего этого мельтешения ни длина руки, ни длина клинка не увеличивается, а следовательно, не сокращается и расстояние до противника. Так к чему же тогда вся суета? Заворожить своим танцем, запутать, сбить с толку, заставить паниковать в ожидании неизвестно с какого направления нанесенного удара? Я же уже сказал про новичков и дамочек. А нормальные фехтовальщики просто воспользуются недостатками большого количества эффектных, но не эффективных движений. Как любил повторять один мой знакомый фехтовальщик еще из той, прошлой жизни: «Такой веер на раз пробивается».

Вот и я, улучив момент, уклонился от проходившего справа налево на уровне моего лица клинка противника и, тут же шагнув вперед, нанес укол в правую часть грудины улорийца, прямо под поднятую руку. С громким вскриком Дрогоевский всем телом дернулся назад, но я не собирался ждать развития событий и, сделав выпад, вонзил шпагу в правый бок несчастного. Клинок вошел в тело промеж ребер и вышел из спины. Промучившись минуту, Дрогоевский скончался.

– Кажется, я пропустил что-то интересное!

Одна из комнатных дверей со скрипом отворилась, и оттуда появился Игнат, бесцеремонно тащивший за волосы упирающуюся и громко сквернословящую дамочку.

– Наталья Павловна, мое почтение!

– Нашел время! – возмущенно вскинулся я.

– Нет-нет, князь, это не то, что вы подумали! – поспешил меня успокоить новоиспеченный подпоручик и, грубо схватив женщину за подбородок, продемонстрировал нам ее лицо. – Разрешите представить: Анастасия Романовна Энхвальд собственной персоной!

Вот оно что! Та самая предательница, по вине которой заварилась вся эта каша с похищением и вынужденным корбинским походом! Та самая наставница дочерей царевича Федора, подставившая не только мою суженую, но и супругу наследника престола и старшую из своих воспитанниц. Ну и что мне прикажете с ней делать?

Предательство – это то, чего я никогда не смогу понять. Чем руководствуются предатели? Что ими движет? Жажда наживы? Стремление поквитаться за какие-то обиды? Удовлетворить свое желание славы пусть даже и такой сомнительной ценой? Либо я чего-то не понимаю, либо эти люди не задаются вполне очевидным вопросом: как с этим жить дальше? Ведь предателей ненавидят те, кого они предают, и презирают те, ради кого совершается предательство. Да и вообще, когда новые хозяева извлекают всю пользу из предателя, чаще всего его выбрасывают на помойку. За ненадобностью.

Можно предположить, что бывают плохие ситуации, когда человека ставят перед жестоким выбором, убеждая, что в данном случае предательство – меньшее из всех зол. Тогда человеку можно только посочувствовать и вряд ли стоит называть его предателем. Но здесь-то явно не тот случай.

– Я могу понять предательство Натальи Павловны, – холодно произнес я, с отвращением глядя на баронессу, – но вместе с ней ты предала царевну Софью и одну из своих учениц. Разве может учитель предавать своего ученика? Какой же он в таком случае учитель?

– Мне дали слово, что их не тронут, и их не тронули! – с нескрываемой ненавистью ответила Энхвальд. – Потому что Анджей и Войцех – благородные люди, они держат свое слово!

– Дело тут не в благородстве, а в том, что эти твои Войцех и Анджей побоялись связываться с царской семьей. Слишком уж опасно вызывать гнев целого монаршего дома Соболевых. Вот с князем Бодровым можно потягаться, потому и рискнули украсть только Наталью Павловну.

– Мне плевать на тебя и графиню Ружину! Я вам ничего не должна, ничем не обязана! А мы с Анджеем давно любим друг друга! Анджей попросил, и я сделала! Ни о чем не сожалею! Он вернется и убьет вас всех!

– Стесняюсь спросить, – вкрадчиво поинтересовался я, жестом приказывая разведчикам расступиться и продемонстрировать баронессе тело Дрогоевского, – не об этом ли Анджее речь?

Можно было ожидать от женщины истеричных воплей или, там, обморока, но Анастасия Романовна сумела удивить настоящим приступом бешенства.

– Тварь! Адская тварь! Убью тебя! Убью вас всех! Твари! Ненавижу! Ненавижу!

При этом баронесса настолько рьяно вырывалась из рук Лукьянова, что двум товарищам пришлось прийти ему на помощь.

– Может, удавить ее по-тихому? – задумчиво спросил я, обращаясь к Наталье.

– Миша, прошу тебя, – тихо ответила Ружина, – не бери этот грех на душу. Бог ей судья. А если не Бог, то пусть царский суд ее судит.

– До суда еще дожить нужно, – проворчал я, тем не менее признавая правоту Натали, – не таскаться же нам с этой разъяренной мегерой по замку! Эй, ребята! Связать, заткнуть рот и бросить в комнате! Пусть дожидается окончания сражения.

В самом деле, зачем нам нужна вопящая и брыкающаяся обуза в нашем ночном предприятии в тылу врага? Достаточно того, что с нами теперь хозяйка замка, а ее присутствие тоже не добавляет нам мобильности. Была даже мысль спустить ее на веревках со стены в пруд, отправить в наш лагерь и свести таким образом к минимуму угрозу жизни. Но если поначалу со стороны замковых ворот раздавались лишь единичные выстрелы, то сейчас оттуда доносились уже звуки постоянной стрельбы. А потому я счел опасной всякую потерю времени.