– Все будет честно, – сказала Хелен.

И откуда у нее столько денег? Но спрашивать было не время. Яуложил Маркуса на телегу, лег рядом. К нам забралась Хелен.

Возница еще раз оглянулся, достал с подводы кусок брезента,набросил на нас.

Зачем я на это согласился? Почему поверил в безумную идеюлетуньи?

Сейчас сержанту – самое время нас пришибить. Схватитькакой-нибудь дрын да и оглушить через брезент! А потом – к командиру.

Мгновения тянулись томительно медленно. Я сжался подбрезентом, ожидая сокрушительного удара.

И услышал щелканье вожжей. Лошади тронули, заскрипелидеревянные колеса. Подвода, раскачиваясь, будто лодка на волне, покатила потраве.

– Быдло… – прошептала Хелен, касанием руки привлекая моевнимание. – Быдло, жадное быдло…

Все презрение аристократки к человеку, преступившему свойдолг за деньги, звучало в ее словах. Как ни странно, но на миг мне дажезахотелось, чтобы сержант оказался честным и хитрым служакой, что подкатитсейчас к посту – и поднимет тревогу.

И в то же время я понял – Хелен права.

Сколько легионер получает в мирное время? Три марки внеделю. Сержант – пять. Значит, двадцать в месяц. С поощрениями, что попраздникам и после крупных учений, набегает за год марок триста.

Значит, придется нашему сержанту отслужить почти семнадцатьлет, чтобы заработать пять тысяч. Это если он не станет тратить денег на пиво идевочек, если не надо ему никого содержать на родине, если не наложили на неговзысканий и штрафов, если не произошла по его вине порча казенного имущества.

Так что, скажем честно, двадцать лет из жизни солдата –долой. Молодым пареньком пришел он в армию, пожилым человеком из нее уйдет.Чему остается в сорок лет радоваться? Ну, жениться на молоденькой, торопливосделать детишек да просиживать вечера в пивной, с такими же отставниками обылых деньках вспоминая.

Мог я понять рыжего сапера. И Хелен, с ее брезгливымпрезрением к чужому бесчестью, и сержанта, смекнувшего, что появился у него шансзаработать денег и вскоре из армии уйти.

До чего же ужасно, если начинаешь всех понимать! Куда проще– выбрать одного человека, его понимать и поддерживать, а всех остальных –скопом считать бесчестными.

И ведь раньше у меня это получалось легко, без всякогодушевного усилия. Может, потому, что не сводила меня жизнь со столь разнымилюдьми, как сводит теперь? Или во мне что-то сдвинулось и заставляет, противмоего желания, пытаться всех понять?

Вот что сказал бы Антуан про этого сапера и его корыстолюбие?Небось рассказал бы красивую притчу. Что-нибудь про то, как разбился его планёрв диких землях и было у него с собой много новеньких стальных марок, но не былони глотка воды и ни крошки хлеба… вот тогда он и понял, какую цену на самом-тоделе имеет железо. И был бы прав.

Ну а Арнольд? Если бы снизошел немногословный офицер доответа, то рассказал бы историю о том, как за пару грошей брат брата зарезалили мать родная дочку для забав солдатам продала. А Жерар мог бы рассказать,как богатство, пусть даже неправедное, послужило добрым делам. Не зря же вПисании сказано: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». А Луиза быстала собственную судьбу вспоминать, как из-за собственного мотовства вынужденабыла свет покинуть.

И все были бы правы.

А ведь это самый простой пример. Деньги, они деньги и есть,хочешь – в руки возьми, хочешь – сочти до последнего гроша. Чего уж говорить,когда дело доходит до вещей тонких, духовных, исчислению не поддающихся? Чтодля Хелен честь – то для простолюдина блажь. Что для молодой жены, тайком клюбовнику ускользающей, ниспосланная небесами святая страсть – то для еестарого мужа гнусная измена и подлость немыслимая. Сядешь за бутылкой вина собманутым мужем – так всем сердцем его беду поймешь… но только если не к тебебегала влюбленная изменница.

Телега медленно поднялась по склону, остановилась, и яуслышал голоса. Спокойные, ленивые.

– Привет-привет! – крикнул наш возница. – Что, много шпионовпоймали, ротозеи?

Ответили ему невнятно, но грубо. Видимо, засиделиськараульные на выезде из лагеря саперов. Я собрался. Либо сейчас возницаотпустит еще шутку-другую, либо спрыгнет с повозки и завопит: «А вот я вампривез голубчиков, хватайте!»

– Ну что, палинки прихватить? – продолжил возница.

– Только абрикосовой не бери, бери вишневую! – сразуоживился кто-то.

– Чего взрывать-то перестали? – спросил сержант.

– Да вроде как все теперь, земля просела, никому не пройти,– рассудительно ответили ему. – Наверное, больше и не станут порох тратить. Вотведь злодеи… и людям было хорошо, и Державе не мешало. А теперь, увидишь, ценысразу вверх пойдут!

Вот так! Значит, даже простые солдаты прекрасно ведали протайные подземные тропы контрабандистов.

– А по мне – так пускай бы вообще не было этого перца! –встрял в разговор кто-то третий.

– Если мадьярки перца есть не станут, то их вообще нерасшевелишь, – отпустил шуточку возница. – Ладно, поеду я. Успеть бы засветло…

Вновь заскрипели колеса.

Правильно. Не железо, в конце-то концов таскатьконтрабандистам подземными дорогами? Душистый перец, крепкий кофе, ароматныйтабак. Все то, что в Османской империи умеют растить получше, чем в Державе. Иникаких налогов в казну.

– Поняли, что натворили? – негромко сказал возница, явно кнам обращаясь. Ни я, ни Хелен отвечать не стали. Но возница продолжал: – Такчто пять тыщ стальных – маловато будет. Моя цена – десять.

Мы молчали.

– За нами едут, но далеко, – тем же размеренным голосомпродолжал возница. – Шевельнетесь – заметят. А голос не услышат. Так чтоотвечайте.

– Восемь, – негромко сказала Хелен. – Большего у меня нет.

Возница помолчал, потом кисло сказал:

– Ладно, мадемуазель. Из уважения к прекрасному полу –соглашусь.

Мы лежали, укрытые брезентом, на щелястых досках. Повозканеспешно катилась по проселку. Я придерживал голову Маркуса, чтобы ее неслишком колотило о доски, и думал о том, что мы и впрямь можем выбраться.

А вот наши товарищи или задыхаются в каменной ловушке, илизадавило их насмерть падающими камнями.

И пусть никакой силы не было и быть не могло в моей молитве– кто я такой, нераскаявшийся грешник, случайный попутчик мессии, но явзмолился. И вовсе не о том, чтобы спастись нам.

Катила телега неторопливо, дорога стала ровнее, и если бы нестрах, то я бы задремал. От спертого воздуха, тепла нагревшегося на солнцебрезента, равномерного покачивания.