Я плакала о том, что мне ужасно, до боли в брюшине, до спазма в горле, хочется остаться. Или даже не так: о том, почему.

— Я истерююю, — прорыдала я в рубашку, выкручивая пальцами пуговицы.

— Ну… ладно.

Его рубашка была вся мокрая: надеюсь, что от слёз, но, по правде, наверное, не только. Одна из пуговиц всё-таки не выдержала и оторвалась, и я запустила ладошку внутрь, уперевшись в бритую, испещрённую колдовскими знаками грудь. Арден чмокнул меня в макушку, а я зажмурилась, страшно, до ушей, покраснела и затихла, сжалась.

Я замолчу — и всё сломается. Он же, как все мужики, терпеть не может истерик; у него же байка эта любимая, про великую рациональность; и…

Но он сказал совсем не то, что я ожидала:

— Хочешь — уедем?

— К-куда?

— Отсюда.

Я всё ещё не решалась от него отклеиться, будто стоит мне поднять глаза — и произойдёт что-то ужасно плохое.

— З-зачем?

Арден вздохнул.

— Хочешь или нет?

Я всё-таки отодвинулась. У Ардена было острое, какое-то хищное лицо, и смотрел он мимо. Я старательно, с нажимом вытерла глаза, напоследок смачно шмыгнула носом и только затем сказала неуверенно:

— Мне кажется, что ты этого не хочешь.

— Да какая разница?

Отлично, Кесса, просто отлично. Можете давать совместные мастер-классы по коммуникации, чтобы хоть кто-нибудь хоть чему-нибудь научился на чужом дурном примере.

— Это было твоё предложение.

— Так ты хочешь или нет?

— Может, я ещё не решила?

— Ну, решай.

— Как я решу, если ты ничего не объясняешь?!

Арден закатил глаза, перекинул на другую сторону косу и сел в кресло, скрестив руки на груди.

— Тебе здесь не нравится?

— Не слишком, — честно сказала я.

— Тогда о чём думать?

— Может быть, где-нибудь в другом месте мне понравится ещё меньше?

— Да куда уж меньше!.. Не хочешь слушать Матильду — не надо. Мама моя не нравится — ладно, мы с ней по телефону поговорим. Может, ты ещё хочешь, чтобы я из Сыска уволился?

— Это-то тут при чём?..

— Ладно. Ладно!.. Хрен с ним с Сыском, хрен с ним с расследованием, покажи, на что ещё плюнуть сверху и растереть. И давай уж сразу весь список.

Слёзы все как-то высохли. Только в глазах было сухо и неприятно.

— Список чего? — холодно спросила я.

— Всего.

— Чего — всего?

— Всего! Что я должен сделать, чтобы ты перестала обвинять меня во всех преступлениях века?!

— Каких преступлениях?!

Он так сверлил меня взглядом, что показалось: сейчас что-нибудь кинет. Но нет, он запрокинул голову на кресло, накрыл лицо руками и, выругавшись сквозь зубы, яростно его потёр.

— Извини. Извини, это… это было зря. Давай мы отмотаем назад?

Наверное, я могла бы встать в позу: скрестить руки, задрать к потолку подбородок, сказать что-нибудь эдакое, ужасное злобное, и хлопнуть дверью. Но Арден только что обнимал меня и шептал ласковое; я всем своим существом ещё помнила его тёплые руки, его губы, его надломленный голос и плещущуюся в глазах смертельную, больную вину. И он же обиделся раньше, я же заметила, и всё равно был здесь, со мной, для меня.

Если он может быть сильнее, — наверное, я тоже могу?

Я вдохнула, выдохнула. Подошла поближе. А потом сделала губами «тррр» и покрутила рукоятку невидимой шарманки.

Арден фыркнул. И там же, под ладонями, глухо рассмеялся.

— Могу ещё отмотать, — вежливо предложила я. Губы сами собой улыбались. — Докуда надо?

Он перехватил мои руки, поцеловал пальцы, а потом притянул меня к себе на колени. И это получилось как-то так естественно и хорошо, что я легко перекинула ноги через подлокотник кресла и устроила голову у Ардена на плече.

— Кесс, я с двенадцати лет присутствую на всех официальных церемониях Службы, включая панихиды. Веришь или нет, но я последний, последний во всём Лесу человек, который хотел бы, чтобы ты работала на Матильду.

Я спрятала нос в воротник его рубашки, а Арден продолжил:

— Она… неплохая. И очень крутая, правда. Она иногда может так сказать, что как будто врезала. И ты же знаешь, что она при Втором Волке сделала какую-то совершенно невероятную карьеру, зубами выгрызла ласкам официальное положение при Сыске и при Службах, финансирование, колледж их этот. Но смотрит она иногда так, будто все, кто без «высокой цели» — птичий помёт. Сушёный.

Это была шутка и приглашение обсуждать свойства сушёных субстанций, но я пожевала губу и спросила о другом:

— Летлима. Она расстроилась, что ты не волк?

Арден помолчал немного и сказал неохотно:

— Смирилась.

Я притянула к себе его косичку, выпутала драную резинку и принялась разбирать пряди. Арден охотно сдвинул голову так, чтобы мне было удобнее.

— Она не ругалась, если ты об этом, — он вдруг продолжил, когда я уже успела задуматься о другом. — Не показывала особо. Неудачно, конечно, она всегда так гордилась династией…

— Династией?

— Дедушка Марежен — Двадцать Седьмой Волчий Советник, и его родители были волки, и прапра Брев тоже. А я, ну… немного обознался.

Он криво усмехнулся, а потом просветлел лицом:

— Зато папа обрадовался. Ты знаешь, нет? Он павлин, это такая забавная птица с огромным цветным хвостом, красивая и ужасно тупая на вид. Он в молодости долго работал на лунных и к волкам как-то не очень.

Я фыркнула. Мои пальцы как раз добрались до скальпа, и теперь я перебирала тёмно-рыжие, неравномерно выгоревшие волосы, изредка понемногу почёсывая Ардена за ухом.

— И как они вдвоём?

Он пожал плечами.

— Кесс… ты не говори больше, будто я разбрасываюсь словами. Ладно?

Я моргнула и неловко потянула за волосы.

— Какими словами?..

— Ты сказала, «наговорил сладких слов», или что-то в этом роде. Наверное, про любовь. Ты можешь не отвечать, но так не надо, хорошо? Это… больная тема.

Я смешалась.

— Арден, я…

— Не переживай, — он отмахнулся и сказал, по-лисьи хитро подмигнув: — Я знаю, что ты меня полюбишь!

Я шутливо стукнула его кулаком и рассмеялась.

Он пах всё так же — шампунем, Лесом, заклинаниями и чуть-чуть потом, кисловато, но не противно. Ласка уложила нос на лапы и едва заметно шевелила усами, будто не решив точно, хочет ли просыпаться. Я цыкнула на неё, а сама пригладила пальцами вздыбленную рубашечную ткань.