Ласок в этом списке не было. Мы не учили ни их символов, ни их имён. Но сами ласки их, конечно, знали, и за тяжёлой бронированной дверью минус второго этажа, после узкого, обитого металлическими щитами коридора со смотровыми окнами, за ещё парой дверей был парадный, полный кичливого самолюбования, весь в мраморе и серебре, холл.

Все стены здесь были увешаны портретами без подписей. Рядом с кожаным диваном — выгравированная в металле карта мира. Напротив входа пустующий ресепшн с кофемашиной и многоэтажной конструкцией из чашек, а над ними — гигантский, в два человеческих роста, кинжал с обмотанной чёрным шнуром рукоятью.

На его лезвии выбито:

«ЦЕЛЬ. ТАЙНА.»

Третьего слова на кинжале не было.

Пока лифт ехал вниз, мне всё казалось: я тону. Погружаюсь и вязну. И здесь, в этом пустынном холле, противоестественно пропахшем горьковатым кофейным духом, мне отчаянно не хватало воздуха.

После побега мне, конечно, было интересно про ласок, — кому бы не было? И я вызнавала про них понемногу, где получалось: то в библиотечной книге, то в газетной заметке, то в выпуске новостей, в которых нет-нет да мелькало в кадре знакомое лицо.

Оттуда я знала, что у ласок есть какие-то свои, закрытые для всех других зверей, структуры, включённые в Службы старших из Волчьих Советников. И что упоминают ласок в каких-то таких контекстах, что от них бросает в дрожь: по большей части, когда кто-то умер какой-то смертью, которую невозможно представить натуральной, и вместе с тем нельзя объяснить.

Правда, все эти истории были худшими образчиками жёлтой прессы. Да и вошедший в холл молодой мужчина, с которым приветливо поздоровалась Матильда, не казался чудовищем во плоти. И кофе был совершенно обычный, не слишком даже хороший, — кофе как кофе.

Когда я жила в Новом Гитебе, там был зенит Охоты, и я наблюдала издалека, как вереница подростков кланяется Принцессе Полуночи и взмывает в горящее цветными огнями ночное небо.

Как они бегут там, среди призрачных силуэтов зверей, — неразличимые, туманные, дикие.

Как озаряется вспышкой ночь, когда человек становится зверем.

В газетах потом напечатали сводку: что поймано, мол, тринадцать куриц, двадцать четыре овцы, два орла, пять ящериц, лось, перепёлка, медведь и горностай, а вот волков, увы, ни одного не поймали. И в том списке — довольно длинном — была ласка. Но я, как ни старалась, её не вспомнила.

— Принято думать, будто ласки — они ласковые, — задумчиво сказала Матильда, убирая чашку на поднос для грязной посуды. — Это хорошая для нас, полезная мысль, потому что она очень глупая. Если хочешь знать моё мнение, ласка — важнейший из зверей, после волков, разумеется. Ты же знаешь, что весь клан ласок принёс клятвы Большому Волку?

Я пожала плечами. Именно этого я не знала, — но глупых историй про прошлое начиталась достаточно, хотя и были они по большей части об истории Клановых Войн.

Ласки были крошечным кланом, меньше семи десятков зверей, от этого они и не попали в Большую сотню. Сейчас, должно быть, во всём Лесу найдётся от силы три дюжины ласок. И тем не менее, во времена Клановых Войн ласки, говорят, контролировали весь старый ельник, а вассальным кланам дозволяли жить на своих территориях.

Правда, всё это было давно. За это время немудрено и ласок с ежами перепутать.

— Это и твоя клятва тоже, Кесса, — мурчащим голосом сказала Матильда. — Это великая клятва, большое обязательство на крови, которое нельзя прервать смертью. А знаешь, о чём она?

Я снова пожала плечами. Если Матильда думала, что её слова хоть как-нибудь вдохновляют на свершения, она заблуждалась: с каждой минутой сбежать хотелось всё сильнее.

— Ты знаешь? — с нажимом спросила она.

— Нет, — вынужденно сказала я, глядя в сторону.

Шнурок, которым обмотали гигантский кинжал, был шёлковый, плоский, как лента, и среди чёрных ниток плясали узорами серые, складываясь в витые символы. Пришлось прищуриться, чтобы их разглядеть.

Я поняла раньше, чем она сказала:

— Это клятва убить Крысиного Короля.

Третьим словом в шнурок было многократно вписано и всякий раз перечёркнуто: «ХВОСТ».

Матильда рассказывала долго, красиво. Про великую миссию; про оплот государственности; про наследие предков и заветы Полуночи. Про избранность Большим Волком, про нависшую над Лесом — она почему-то всё время говорила про Лес, как будто застряла там, во временах трёхсотлетней давности, — опасность и чуть ли не про долг перед родиной.

Вот они, причины быть правильной лаской: либо то, что это очень интересно, либо то, что очень надо. И почему же мне, действительно, не хочется?

Собеседник Матильде был, кажется, не особенно нужен. Первое время она всё пыталась как-то вовлечь меня в разговор, но, разумеется, не преуспела. Затем, решив, что я молчунья, перешла в лекционный режим.

Мы прошли по этажу немного: длинный коридор с однотипными дверями без табличек. Матильда толкала то одну дверь, то другую; показала мне большой зал с картотекой и огромной схемой на стене, как в детективных сериалах; познакомила с двумя юношами, упражнявшимися в тире с передвижными мишенями; провела через комнату с яркой диорамой. В одном зале было оборудовано нечто, больше всего похожее на музей Крысиного Короля: на стене там шёл какой-то фильм без звука, который никто не смотрел.

— Ласки — это семья, — с чувством говорила Матильда: я не могла представить, чтобы эти слова значили бы хоть что-то хорошее. — Нас немного, и мы сплочены вокруг Волчьего Совета. Мы опора порядка. Могла ли я представить девочкой, что…

Семья или не семья, но этаж производил гнетущее ощущение. Огромные пространства, какое-то оборудование, масса артефактов и даже огромный шкаф вычислительной машины, — всё это дышало сметами с большим количеством нулей, и вместе с тем здесь было пронзительно пусто. Нам встретились, помимо стрелков, лишь сердитая молодая женщина с перфокартами и ещё две девушки, перешёптывающиеся о чём-то и всё время хихикающие.

Матильда, однако, цвела. Она была здесь, похоже, и правда дома. Она говорила о том, как поднимала из запустения тайную службу — без подробностей, витиеватыми формулировками, но с многозначительным лицом.

И ещё о том, как велик мир и как мудра Полуночь, — которая, как водится, никогда, никогда не ошибается.

Наконец, мы вернулись обратно, в холл, и Матильда сделала чёрный кофе без сахара и торжественно вручила его мне. Я пригубила — гадость, — и всё-таки спросила:

— Откуда вы вообще знаете, что Король существует?

— Мы же проходили через историческую комнату, — удивилась Матильда. — Есть множество свидетельств, артефактов, упоминаний в самых разных источниках. Это научный факт, моя дорогая.

Жёлтая седина в её волосах казалась особенно бледной. И она была вся вдруг не властной лаской, тенью-за-Волчьим-престолом, Хранительницей-чего-то-там, а нелюдимой, зашоренной женщиной, упивающейся видениями своего грандиозного прошлого.