— Поплачь, дитя мое, тебе станет легче!

— Потом, падре. Сейчас у меня много дел, — ответила она и, вытерев слезы, торопливо ушла.

Двумя днями позже ее вызвали в военный трибунал для дачи показаний по делу о предполагаемых убийствах. Она пришла в рабочей одежде с черной лентой на руке, — такая же лента была у нее на рукаве, когда вскрыли рудник у Лос-Рискоса, интуиция подсказала ей тогда, что время траура наступило. Суд проходил за закрытыми дверями. В зал суда не были допущены ни ее мать, ни Хосе Леаль, ни назначенный Кардиналом адвокат из канцелярии викарии. По широкому коридору, где гулкое эхо шагов звучало как удары колокола, солдат провел ее в зал заседаний суда Это было огромное, ярко освещенное помещение, украшенное лишь национальным флагом и цветным портретом Генерала президентская лента наискось пересекала его грудь.

Не выказывая никаких признаков страха, Еванхелина подошла и остановилась перед возвышением, где сидели офицеры. Глядя каждому в глаза, она, слово в слово, четко повторила рассказанную Ирэне Бельтран историю: даже запугивания не смогли заставить ее изменить хоть что-нибудь в своем рассказе. Без колебаний она указала на лейтенанта Хуана де Диос Рамиреса и на каждого человека, принимавшего участие в аресте ее семьи: их лица были огнем выжжены в ее памяти.

— Гражданка, вы можете идти. Вы находитесь в распоряжении трибунала и не имеете права выезжать за пределы города, — распорядился полковник.

Тот же солдат отвел ее к выходу. У дверей ее ждал Хосе Леаль, и они вместе зашагали по улице. Священнослужитель заметил, что за ними двигается автомобиль, но поскольку был к этому готов, он схватил девушку за руку и побежал, то подталкивая, то увлекая ее за собой, чтобы побыстрей смешаться с толпой. Они укрылись в первой попавшейся на пути церкви, оттуда он позвонил Кардиналу.

Под покровом ночи Еванхелина Флорес, ускользнув из-под удара репрессивной машины, была вывезена из страны. Ей предстояло выполнить свою миссию. В последующие годы ей пришлось забыть мирные поля, где она росла: она объехала весь мир, рассказывая о трагедии своей родины. Она выступала на ассамблеях ООН, на пресс-конференциях, на телевизионных форумах и университетских собраниях, — повсюду, для того чтобы рассказать правду о без вести пропавших и не допустить, чтобы забвение вытеснило из людской памяти этих уничтоженных насилием мужчин, женщин и детей.

После опознания трупов, найденных у Лос-Рискоса, их родственники попросили вернуть тела для достойного погребения, но из опасения, что вспыхнут беспорядки, им было в этом отказано. Властям больше не хотелось волнений.

Тогда семьи замученных, найденных в новых захоронениях, беспорядочной толпой вошли в кафедральный собор, сели перед главным алтарем и объявили голодовку — с настоящего момента и до тех пор, пока их требования не будут удовлетворены. Страх покинул их, и они уже готовы были принести в жертву и свою жизнь — единственное, что у них оставалось; все остальное было отнято.

— Как понимать этот бардак, полковник?

— Они спрашивают о пропавших, мой Генерал!

— Ответьте им, что они не живы и не мертвы.

— А что нам делать с забастовщиками, мой Генерал?

— То, что и всегда, полковник, и не беспокойте меня по пустякам.

Полиция попыталась выгнать их из храма с помощью брандспойтов и слезоточивых газов, но вместе с другими голодающими в знак солидарности у дверей стал Кардинал, а наблюдатели от Красного Креста, от Комиссии по правам человека и представители международной прессы фотографировали происходящее. Через три дня натиск стал неудержимым, и шум улиц просочился сквозь стены президентского бункера. Скрепя сердце, Генерал отдал соответствующие распоряжения, однако в последний момент, когда семьи с венками и зажженными свечами ждали выдачи тел, по приказу свыше машины погребальной службы изменили маршрут и тайком въехали на кладбище через задние ворота мешки свалили в братскую могилу. Только родители Еванхелины Ранкилео Санчес смогли получить ее тело, которое оставалось до сих пор в морге на вскрытии. Его отвезли в приход падре Сирило, где оно было тихо предано земле. По крайней мере, у девочки была могила; она была завалена цветами: местные крестьяне верили в ее скромные чудеса.

Рудник у Лос-Рискоса превратился в место паломничества Сюда прибыла нескончаемая колонна людей во главе с Хосе Леалем. Они пришли пешком, распевая церковные гимны и выкрикивая мятежные лозунги; несли кресты, факелы и портреты погибших родственников и близких. На следующий день армия обнесла рудник высокой изгородью из колючей проволоки и установила железные ворота но ни колючие заграждения, ни солдаты, выставленные на посту у пулеметных гнезд, не могли помешать процессии. Тогда с помощью динамитных шашек рудник стерли с лица земли, тщетно стремясь вычеркнуть его из Истории.

Франсиско и Хосе Леаль передали магнитофонные записи Ирэне Кардиналу. Они понимали: как только эти пленки попадут в руки военного трибунала, девушка будет арестована. Поэтому надо было как можно скорее спрятать ее в надежном месте.

— Через несколько дней вы уже сможете уехать? — спросил прелат.

— Через неделю, когда она сможет ходить без посторонней помощи.

Так и решили. Кардинал велел размножить пленки и через неделю копии распространил среди прессы, а оригинал передал прокурору. Когда власти захотели уничтожить улики, было уже поздно: интервью, записанные на пленках, были опубликованы в газетах и обошли весь мир, подняв волну единодушного возмущения. За границей имя Генерала стало мишенью для издевательских насмешек, а его послов, стоило им появиться публично, забрасывали ливнем гнилых помидоров и яиц. Отвечая на скандал, вызванный беспорядками, военное правосудие признало виновными в убийстве лейтенанта Хуана де Диос Рамиреса и личный состав его части, участвовавший в бойне. Обвинение основывалось на их противоречивых свидетельствах, лабораторных экспертизах, призванных определить, как все происходило, и на магнитофонных записях Ирэне Бельтран. Несколько раз журналистку пытались вызвать в трибунал для дачи свидетельских показаний, а Политическая полиция тщательно ее искала, но так и не смогла найти.

Удовлетворение, которое вызвал приговор, длилось всего несколько часов, пока декретом об амнистии, сработанным тут же, виновные не были выпущены на свободу. Возмущение народа вылилось в уличные демонстрации такой силы, что даже ударные подразделения полиции и боевая техника армии были не в состоянии справиться с вышедшими на улицы людьми. У строящегося монумента Спасителям отечества собравшийся народ выпустил громадного кабана, украшенного кокардой, президентской лентой, парадным плащом и генеральской фуражкой. Испуганное животное металось среди толпы, а та оплевывала его, пинала и осыпала оскорблениями на глазах разозленных солдат; они применили всю свою ловкость, чтобы поймать кабана и снять с него попранные святыни, в конце концов, под возмущенные крики толпы и вой сирен, им удалось пристрелить его. Крупная туша убитого животного лежала в луже черной крови, где плавали знаки отличия, фуражка и плащ тирана.