Бледный, точно от пережитого ужаса, робкий рассвет выбрался из-за черных холмов и озарил кровавые руины, бывшие некогда живой и уютной деревней… Хижины были почти не повреждены — кроме одной, что рассыпалась еще дымившимися углями. Лишь некоторые крыши нуждались в починке, вот только чинить их было уже некому. На улицах валялись полностью или частично обглоданные кости. Иные были раздроблены, словно их сбросили с огромной высоты…

Здесь больше не было ничего, кроме смерти. Во всей деревне оставался один-единственный человек — Соломон Кейн. Опираясь на облепленный загустелой кровью топор, он смотрел на разгром неподвижным, отсутствующим взглядом. Пуританин был чудовищно грязен и весь в крови, еще сочившейся из длинных глубоких царапин на груди, плечах и лице. Он не обращал на эти раны никакого внимания.

Жизни людей племени богонда были отданы не совсем даром. Семнадцать гарпий остались валяться на окровавленных улицах. Шесть из них пали от руки Кейна. Остальных забрали с собой чернокожие воины, сражавшиеся с мужеством обреченных. Увы, жалкая была это плата за четыре сотни душ, еще вчера обитавших в Верхней Богонде — и не встретивших сегодняшней зари…

А обожравшиеся, пресыщенные гарпии улетели в свои пещеры на вершинах черных холмов.

Сдвинувшись наконец с места, Кейн побрел собирать свое оружие. Двигаясь медленно и бездумно, он все-таки подобрал оба пистолета, рапиру, кинжал и посох шамана. Потом покинул деревню и отправился выше по склону — к большой хижине, принадлежавшей колдуну Гору. Подойдя, он внезапно остановился, ибо его глазам предстал новый кошмар. Гарпии с их склонностью к чудовищным шуткам, кажется, превзошли сами себя. Над дверью хижины торчала мертвая голова ее прежнего хозяина. Пухлые щеки запали, обмякшие губы испуганно и глупо кривились, а открытые глаза смотрели взглядом обиженного ребенка.

Они проникали Кейну в самую душу, и в них опять был все тот же упрек…

Кейн посмотрел на руины Богонды, потом опять на лицо Гору, превращенное в посмертную маску… Медленно поднял над головой стиснутые кулаки — и с пылающими глазами и пеной на перекошенных губах проклял небо и землю, не забыв ни единой сферы бытия. Он проклинал равнодушные звезды, пламенеющий солнечный диск, насмешливую улыбку луны и шепчущий ветер. Он проклинал судьбу и предназначение, все, что когда-либо ненавидел или любил, проклинал молчаливые города, поглощенные морем, проклинал минувшие эпохи и грядущие века. Он выкрикивал сотрясающие душу богохульства, равно понося дьяволов и богов, сделавших человечество своей игрушкой, — и Человека, который слепо влачился по жизни и бездумно подставлял спину под железную пяту богов…

Все это Соломон Кейн выпалил на одном дыхании и умолк, только когда в легких кончился воздух. В наступившей тишине откуда-то из низин долетел далекий рык льва… и вот тут-то в глазах пуританина загорелся огонек вдохновения. Он долго стоял, не двигаясь с места и переплавляя свое временное помешательство в поистине безумный план, который тем не менее мог и сработать.

Тут он припомнил свои недавние богохульства и мысленно отрекся от них. Что верно, то верно, бессовестные боги создали Человека для своих жестоких забав. Но они же наделили его сообразительным мозгом, чья жестокая изобретательность не имеет себе равных в природе.

— Ты пока оставайся здесь, — проговорил Соломон, обращаясь к голове Гору. — Солнечный жар и холодная ночная роса иссушат и сморщат тебя, но стервятников я уж как-нибудь отгоню, чтобы они не выклевали глаза и ты смог увидеть, как падут твои погубители. Да, я не сумел уберечь людей твоего племени, но, во имя Господа, Которому молится мой народ, я сполна за них отомщу! Да, так уж получается, что Человек есть добыча и игрушка могучих порождений ночи и ужаса, чьи крыла от века простерты над его головой. Однако и злым созданиям когда-нибудь приходит конец… Взирай же, Гору!

…Последующие несколько суток пуританин трудился в буквальном смысле не покладая рук. Он брался за дело при самых первых серых проблесках дня и работал даже после заката, пользуясь яркой луной, пока не валился наземь в полном изнеможении. Он ел что попало и на ходу, не давая себе передышки, и совершенно не заботился о своих ранах, предоставив им заживать как придется. Спускаясь к подножию плато, он резал бамбук и возвращался с огромными охапками длинных, тонких стеблей. Он рубил толстые сучья и запасался лианами, чтобы использовать их вместо канатов. Все собранное шло на усиление кровли и стен хижины Гору. Кейн вбивал бамбуки глубоко в землю, размещая их у самой стены, после чего переплетал их и связывал гибкими лианами, прочными, как корабельные тросы. Тяжелые сучья он укладывал на тростниковую крышу вплотную друг к дружке и опять-таки связывал и сплетал… Когда он довершил все, что хотел, из обновленной таким образом хижины вряд ли сумел бы вырваться даже слон.

Между тем львы во множестве посещали обезлюдевшее плато, причиняя стадам мелких свиней быструю убыль. А тех, до которых не добрались львы, убивал Кейн. Убивал — и швырял шакалам. Соломону претило такое истребление зверья, даже этих свиней, всяко обреченных пойти на корм хищникам… Но это было необходимой частью его плана отмщения, и он продолжал начатое, укрепляя свой дух.

Дни шли за днями, неделя сменяла неделю… Кейн трудился день и ночь, не забывая время от времени беседовать с головой Гору. Та давно сморщилась и иссохла, превратившись почти в мумию, и лишь глаза, как ни странно, совсем не изменились, продолжая смотреть на Кейна совершенно живым взглядом. Много позже, когда те дни исступленной работы сделались всего лишь воспоминанием, Соломон Кейн спрашивал себя, мерещилось ли ему, будто высохшие губы жреца едва заметно шевелились, нашептывая что-то в ответ…

Порою Кейн замечал акаана, кружившихся далеко в небе. Они, впрочем, не пытались приблизиться — даже по ночам, когда он спал в просторной хижине, держа руку на пистолетах. Демоны боялись его, их страшила его способность убивать громом и молнией. Первое время акаана летали медлительно и лениво, отягощенные человечиной, пожранной во время расправы с деревней и после, в пещерах. Но время шло, и бестии опять отощали и принялись улетать далеко на равнины в поисках пищи. Кейн посмеивался, и в его глазах вновь горели безумные огоньки. При жизни богонда его план был, пожалуй, неосуществим. Но теперь на плато не стало людей, которыми гарпии могли бы утолить голод. Не стало и свиней. Здесь вообще больше не было никакой живности, пригодной демонам в пищу. Кейн даже понял, отчего они не промышляли восточней своих холмов. Должно быть, там были такие же непролазные джунгли, как и на западе, за саванной. Еще он видел, как акаана преследовали на лугах антилоп и как на них самих охотились львы. В конце концов, гарпии были не самыми могучими хищниками в здешних местах. Они справлялись разве что со свиньями и оленями… да еще с людьми…

Постепенно они начали подлетать все ближе к Кейну, особенно по ночам. Он видел, как жадно светились в темноте их глаза. Близился решительный час.

Тем временем на плато появились дикие буйволы. Они лакомились посевами на полях погибшего племени и были слишком сильны и свирепы, чтобы гарпии отважились на них нападать. Одного самца Кейну удалось отбить от стада. Крича и швыряясь камнями, пуританин погнал его в направлении хижины Гору. Дело оказалось не только трудным, но и опасным: несколько раз Соломон с трудом уворачивался от озлобленного быка, но все-таки преуспел и в итоге застрелил животное непосредственно около дома.