Бур подкатили, не опуская, стоймя, впряглись в два каната, Свиридов руководил взмахами шапки – бур подвигался тяжкий, как царь-пушка, диски подсовывали под колеса, и, уже быстрее, он съехал по наклону на осушенное дно, растопырили лапы, подставив под каждую железную плиту. Попробовали движок, незаметно пал ливень, шорох потяжелел, и клеенка прогибалась, с краев ее брызнули веселые струйки, опускалась мгла, вода мельтешила, несясь с сухим треском, разламываясь на лету и с шипом входя в замаслившуюся землю. Над раскопом повис тихий ровный вой, я поджидал облегчения – очистится небо, сбавит напор, но небо темнело и дождь обваливался весомо, усиливаясь с каждым приступом, убыстряясь, люди хотели переждать, но Свиридов, заглушая вой, кричал: нету времени; колеса бура заблестели сапожной ваксой, люди спешно затаптывали ямы, набросанную глину, кто закончил, и лишние брели наверх, цепляясь мокрыми пальцами за глину – канат давно выдернули. Люди поднимались, отдыхая на уступах, одни спины, будто влажная чешуя – змея ползла, кто срывался и ехал вниз, того подхватывали и возвращали в цепь. Ливень глушил; женщины, спасавшиеся со мной, встрепенулись – вода просочилась меж клеенкой и задней стеной уступа, заровненный лопатами пол мигом вымок, вода сплелась в канатик, и он на глазах протер в глине извилистый путь и сильно брызнул вниз, на следующий уступ, вода разветвилась под ногами, запружая поверхность вокруг ящиков с находками, слева прыгнул, промяв клеенку, еще ручей, я показал женщинам: уходите, они боялись; Свиридову кричали со всех сторон – вот! – по уступам вокруг провисли мохнатые, зажурчавшие ручьи, пронзая палатки и найденные древности насквозь, обламывая края уступов, резко высветив глину, завихряясь на пути ко дну. Свиридов плаксиво наморщился и отвернулся – движок взвыл, бур крутанулся, лопасти слились в мельтешащее пятно, Свиридов потянул вниз рукоятку с красным шариком на конце – бур легко опустился до земли, вонзился в грязь и с изменившимся, утробным звуком, задрожав, двинулся вглубь, труднее, но все так же последовательно ровно, рука у Свиридова напряглась, и он вернул рукоятку вверх, чтоб прочистить скважину, – обратно бур пошел весело, выскочил с чмокающим звуком и одним движением раскидал темную грязь, облепившую его валиком, и заблестел, как прежде.

Свиридов заглушил движок, особой палкой с черными метками замерили глубину, показали ему, сколько есть и сколько осталось, – бур взвыл и снова погрузился в скважину уже совершенно легко и в глубине достиг наконец плоти; теперь Свиридов не спешил возвращать бур, гнал глубже. Запела лебедка – мачту стаскивали ниже, от ее маковки тянулись канаты к катушкам, расставленным вокруг раскопа. Оставшиеся окружили бур, ждали, опершись на лопаты, смутные и безлицые в ливне, как рыбы.

От нашего уступа отломился край, вода уперлась в него вдогон, обежала, подмыла, и он поехал дальше, еще по течению раскисая в грязь, я оказался в луже, и бабы скулили в луже – они решились и побрели к лестнице, поднимались, перехватываясь по перилам, снаружи лестница оставалась чистой.

Свиридов еще дважды поднял бур, очистил, замерили – осталось немного. Показали – на локоть, одежда вымокла, и сразу перестал чувствовать холод, под шапкой таился еще кругляш сухого тепла, ливень не смирялся, но бил уже равномерно, без обвалов – выдыхается, все! – бур победно выскочил – смеялись и протягивали руки, – на самом острие налип кружок жирной земли, чернозем! конец глине! Отламывали, мяли землю, перебрасывали Свиридову, показывали большой палец: «Советский Союз!» – к шуму воды приплелись истошные возгласы, я высунулся из-под клеенки – бабы испугались, почти добрались, но от их дерганий снялся с места и поехал пролет лестницы, они вовремя отцепились и теперь ползли на карачках, марая шубы, им бросали веревки, но они не видели, лестница искривилась, отделивши щелями пролет от пролета. Вдруг спокойно всхлипнула вода, словно покидая ванну, я обомлел: бур проваливался, лишь верхушка еще торчала над землей, люди лежали вразброс, приваленные землей по плечи, одинаково барахтаясь, сверху закричали все по-птичьи, непрерывно. Я, пьяно шатаясь, подбежал к лестнице на помощь, дождь редел, бур проваливался глубже, дно так страшно приближалось, будто я падал сам, я заметил пену, крутит вода! – не проваливается бур, тонет, это поднимается вода, лестница стонала и раскачивалась. Лезли ко мне брызгающиеся грязные кульки, перебирающие розовыми когтями под визг, рвущийся отовсюду, они словно отпихивали воду ногами, а вода гналась, с шипением распираясь на каждом уступе, срывая клеенки, выдирая палатки, заглатывая доски и коробки и опять распухая, я бросился прочь, от притяжения грязного клокочущего пузыря, я давал себе слово оглянуться на каждом следующем уступе, но смог остановиться только наверху, попробовав землю, заметив деревья – куда лезть. Вслед за мной пружинистая сила выбрасывала других, они кулями валились в грязь, задыхаясь и отплевываясь, унимая в руках дергающиеся, хватающие движения, разрывая ремни, сбрасывая брюки, исподнее, стаскивая друг с друга сапоги, никто нижним не помогал: смотрели и кричали, снизу доносились кличи Свиридова:

– На-за-ад! Спасать! Вязать плоты!

И сейчас же его вышвырнула наверх та же страшная сила, и он взбрыкивал, скидывал одежду, истощенно хрипел и выжимал шапку, мутная вода без ряби казалась неподвижной, но, если глянуть на края, заметно, как поднимается она, мерно раскачиваясь, как опирается на уступы и разливается шире, опять показалось: мы падаем – невольно все отступали; противоположный край раскопа вдруг оказался другим берегом – далеко, грязное тесто пучилось и соединяло берега, люди замолкали, носились и кричали две чайки, ныряя к воде и качаясь в воздухе, вода замедливала подъем и вращение, в ней можно было различить тряпки, черенки лопат, доски, кверху днищами плавали лестничные звенья, то и дело вода выпускала из нутра неприятно рыгающие пузыри. Дождь истощился, небо выбелилось. Дождь растопил снег, и кругом открылось поле, слегшая трава, похожая на бурые водоросли, весенне пахло хвойными иглами, в мокрых кустах с сухим трепыханием путались воробьи, деревья почернели; разжигали костры, я нашел Свиридова, он, приплясывая, переодевался в cуxoe, слезы сползали с его лица сами собой, я спросил:

– Докопался?

Он зашатался меж молчащих, сбивающихся у костров людей, оборачивался, замирая на пузыри, выпрыгивающие из глуби, он хватал неуверенно за ближние рукава.

– Все здоровы? Что, или кого-то нет? Слава богу – живы! Или кого-то нет? Носить дрова, установить очередь! Посмотрите друг на друга – кого не хватает? Все? – И возвышал голос: – Ничего, ребята, подымемся! Возьмем у американцев опыт. Американцы давно придумали, как поднять. Не повезло – подземная вода, избыточное давление. Нам поверят!

* * *

Свиридов закрыл обеими руками лицо – по дороге спешили черные автомобили и останавливались «елочкой», крылышками распахивались дверцы, последним прибыл автобус Львовского автозавода.

Прапорщик едва не упал, но освобождался от подхватывающих рук.

– Уже. Умеют работать. – У него слезливо схватывался подбородок. – Я отвечу! За мной не ходить! – И покачался навстречу бежавшим от автомобилей – развевались плащи, я не отставал, Свиридов что-то приговаривал себе под нос, смазывая ладонью по бровям, негромко запел, тяжким вздохом набирая дыхания для очередного куплета, остановился, дойдя до отведенного себе предела, и опустился на колени, расставив руки коромыслом, и заплакал в голос, я вцепился в его плечо.