– Обещаю.

– Пусть все обещают, кто здесь. Что уедем первым поездом с деньгами, что заработали. А мы будем молчать.

Витя запнулся, словно налетел грудью на проволоку, солдаты заломили ему руки, и он, вывернув на сторону голову, из-под низу раздраженно прошипел:

– Ну хватит уж!

– Хватит, капитан, – немедленно откликнулся один из командиров.

Капитан пошатнулся, как оглушенный, подержался руками за шапку, также громко и невнятно приказал солдатам – их руки разжались, Вите подняли шапку, он водрузил ее на место, глянул на часы, поежился и нерешительно подступил к Клинскому. Клинский насмешливо тряс, тряс прической и ухмылялся, зло показывая зубы, он приосанился, стал ровней, шуба добавляла ему роста и стати, тараторил:

– Ты? Что? Что? И?

– Вам. Товарищ подполковник… События вышли на уровень других соответствий, и они потребовали. Они потребовали. Они – потребовали. Мы не можем быть безучастны. Я… известить – руководящими особым районом создан временный орган для проведения праздника. Председателем доверено быть мне. Объявляю вам арест. За плохое санитарное состояние. – Витя напрочь задохнулся и судорожными всхлипами поправлял дыхание.

– Опомнись, – убедительно прошептал Клинский, чтоб слышали не все. – Ты ж не существительное лицо…

– Капитан. Ну вы поняли, по обстановке, – слабо махнул Витя, отвернулся и немного ткнул ладонью в своих, затем – в носилки.

Начальство оказалось уже расположенным в затылок – они потянулись к Старому, снимая на подходе папахи, и каждый внушительно говорил с полупоклоном:

– Я обещаю.

– Я обещаю.

– Обещаю.

Старый кивал: да, понял, спасибо, не поднимаясь с носилок, не ослабляя занятых рук, с каждым обещанием подымал голову меньше, а потом вовсе не поднимал.

– Они же сожрут и тебя, – шелестел только Вите Клинский. – Опомнись. – И забарахтался в солдатских лапах. – Скажи, чтоб оставили меня! Прочь! Слушать мою команду! Дай скажу! Посмотри сюда! – Его подталкивали к вездеходу, и после особого толчка он совершенно смолк, но на Витю смотрел безотрывно. Тот нелегко, будто под гнетом, оборотился к Старому. Старый перечислил:

– Две цистерны горячей воды. Бочку хлорки. – После каждого указания один командир отбегал в свою сторону. – Два мешка пищевой соли. Восемь пачек стирального порошка. Поливальную машину. – Старый уже сам выбирал, кому что назначить. – Два литра спирта. Восемь человек. Скорую помощь. – И когда Витя остался один, Старый заключил: – Все.

– Сейчас… Успеем? Главное – чистота, надежно. – Губин потерянно оглядывался – командиры разбегались, продлевая тропинки, похожие на солнечные лучи, к ним ехали машины и спешили тени, затрещали и вспыхнули фонари, схватившись вкруг площади хороводом, Витя заозирался, как впервой, словно глаза ему развязали, и застрял, заметив: с Клинского срывают шубу, чтобы легче прошел в вездеход. Клинский смотрел на Витю, растрепанный и багровый, солдат шлепнул по его морде рукавицей, чтоб не смотрел, Клинский зашмыгал – у него закровавил нос, но упрямо не отворачивался, и вездеход тронулся, Витя, как привязанный, ступнул следом.

– Еще лучше, – собрал последнее Клинский. – Они же и червей напустили! Нам же лучше! – И больше не слышно, Витя жалобно выговаривал вслед:

– Я же пообещал… – И шел за вездеходом, виновато расставив руки. – Я же обещал. – Ступал точно по гусеничному следу и причитал: – Я же обещал!

Он лежал, чуть накренясь в сторону, туда, где снег еще не впитал мокрые пятна рвоты, подогнув ноги. Старый поднимал воротник, унимал дрожь, захватившую губы, украдкой бормотал, поминутно озираясь, вглядываясь во все стороны обиженными, больными глазами:

– Хочешь посмеяться? Откуда выплод… Из клумбы. Только сейчас дошло, ветчина, что с крысой нам, помнишь, мы ж там прикопали. Там уже кишит. Я-то думал, собака прикопана. Обычно собака… Повезло. И все-таки – мы их переиграли. – Старый помял разбитую половину лица. Больше всего его беспокоил глаз – Старый сжал из снега лепешку и накрыл ею опухшее веко, посидел так. Лицо заблестело. Старый держал снег одной рукой, другой продолжал сжимать его руки одна к одной. Когда Старому требовалось руку сменить, перехватывал, но потом заметил, что его руки остаются спокойно на местах, и Старый их больше не сторожил.

Также холодя глаз, Старый поднялся и выглядывал, с какой же стороны подъедут машины, чуть размял ноги, позагребал снег, расчищая веер темной мостовой, споткнулся вдруг о носилки и невольно нагнулся – не побеспокоил ли? – чтобы успокоить, тронул плечо одними кончиками пальцев и тотчас отпустил. Старый застыл над носилками, опустив обе руки, болезненно взмаргивая распухшим глазом, порой сильно жмурясь двумя, потом сел, вытащил из-под края носилок шапку, расправил ее на кулаке и накрыл шапкой ему лицо.

Тишина совершенная меж зданий, над каждым подъездом полыхает фонарь. Протоптанная дорога утыкается в черное бесснежное русло – здесь под землей скрываются трубы с горячей водой, – и весенне пахнет грязью, дорога продлевается на той стороне.

На железном листе горел ящик из-под бутылок – солдаты грелись, один играл на баяне с безучастным лицом, как слепой, – баян словно сам по себе сворачивался и разворачивался в его руках. Он не последовательно играл, он пробовал разные песни с середины и бросал, а припоминая, и вовсе пусто шарил пальцами по клавишам – хватало его ненамного, я смотрел на горящие доски, они покрылись алой чешуей, и мне также доставалось теплого воздуха; спать захотелось.

Больше не пробовал песен. Очнулся песенник. Признался:

– Я не угадал тебя.

И я не узнал Свиридова, наряженного в новый милицейский тулуп, костер высветил ему лицо – переносицу и глазницы соединил опухший синяк с малиновыми краями, щека, обращенная к свету, выступала круглой шишкой с грецкий орех, угол губ – расцарапан, от него на шею уходили красные полосы. Прапорщик рывком обнял меня.

– Пустое. Лишь бы Отечество, что нам еще? Мы оказались нужны и вели себя, как положено. Все зачтется.

Мы сговорились попасть в школу – там командование, на двух верхних этажах, завешенных черным. Но кругом школы волнисто легла колючая проволока. Перед воротами школьного двора шалашом поставили две бетонные плиты, солдаты ходили вдоль забора, не убирая за спину автоматов. Они не отвечали, когда мы пытались спросить. Свиридов не находил знакомых, по его догадке, Губина теперь охраняли переодетые солдатами курсанты областной школы милиции.

По нашим бумагам нас допустили лишь в раздевалку, в три яруса заставленную кроватями, и там Свиридов добыл две миски пшенного супа, а хлеба давали от пуза. Дважды всех строили, сверяли по списку и пытались выпереть нас. Тут прапорщик заметил направлявшегося выше Баранова и убедил дежурного по этажу, что Баранову знаком и имеет до него дело. Баранову доложили, он признал нас и взял с собой, провел сквозь три поста, на последнем, на лестнице, я заметил пулемет.