Он приглашает его сесть в одно из кожаных кресел — оно скрипит, когда Фейл тяжело опускается в него.

— Надеюсь, что это я смогу быть вам полезен, сэр.

— В самом деле?

Уинтерстоун поднимается с места и идет к шкафу с напитками.

— Выпьете что-нибудь?

Он поднимает графин с коньяком, и Фейл согласно кивает.

— Дело касается мужа вашей дочери.

Уинтерстоун вручает ему напиток, в глазах его настороженность, но на лице ничто не отражается. Он садится и закидывает ногу на ногу, изящно махнув рукой, чтобы Фейл продолжал.

— Знаете ли вы о том, сэр, что мистер Эдгар, вернувшийся с берегов Амазонки, очень изменился?

— Изменился? Каким образом? Я с ним пока еще не беседовал, хотя мне было бы интересно услышать о его путешествиях.

— Он вернулся, в некотором роде… травмированным.

Уинтерстоун громко сглатывает.

— Вернее, он не разговаривает.

— То есть как это — не разговаривает? Вы хотите сказать — с моей дочерью? Они что, поссорились?

— Не только с вашей дочерью. Он ни с кем не разговаривает. Он, кажется, стал вроде как немым.

— Немым? — повышает голос Уинтерстоун — Он что, лишился рассудка?

— Ну, в том-то все и дело, сэр, вот почему я здесь. После нашей встречи в тот день, сэр, я подумал, что мой долг — рассказать вам об этом, поскольку миссис Эдгар, очевидно, скрыла это от вас.

— Уверен, у нее были на то причины.

— Причины, да, — говорит Фейл. — Возможно, она собирается рассказать вам. В конце концов, в настоящее время уже весь город знает об этом.

— Откуда всем стало известно?

— Вы же знаете, сэр, как люди судачат. Лично я никому ничего не рассказывал, хотя миссис Эдгар сама открыла мне этот секрет.

Брови Уинтерстоуна лезут наверх.

— Как хорошему другу мистера Эдгара. Томаса.

Он набирает в грудь побольше воздуха. Нужно врать осторожно и не запутаться.

— А еще они ходили в театр в субботу вечером, и одному нашему знакомому, мистеру Чапмену, пришлось удерживать мистера Эдгара изо всех сил, чтобы тот не набросился на одного человека, который просто слегка его подтолкнул. Боюсь, он стал очень жестоким, и меня беспокоит то, что Софи может угрожать опасность.

— Боже мой… Софи…

Уинтерстоун на мгновение погружается в собственные мысли, морща лоб.

— Вчера он ходил с ней в церковь и, честно говоря, выглядел так, будто ему вовсе не хотелось там находиться. Он не присоединился ни к одному псалму, ни к одной молитве.

Старик отрывает взгляд от стакана и смотрит на Фейла.

— Это же так понятно, сэр.

— Да, конечно.

Вот идиот. Он решил, что, если обвинит Томаса в недостатке веры, это ему поможет, но, похоже, плохо справился со своей задачей.

— Он избегает общения с прихожанами, хотя многие из них стараются выказывать ему свою доброту.

Уинтерстоун как сидел, так и сидит, только стакан его опустел, и теперь он постукивает ритмично по подлокотнику. Взгляд его устремлен в пол. Фейл ждет, когда он заговорит.

— Зачем вы рассказываете мне все это? — спрашивает старик в конце концов.

«Он сомневается в моих мотивах, — думает Фейл. — Сейчас или никогда».

— Я просто подумал, сэр, что, сообщив вам об этом, мог бы помочь несчастной паре. Я знаю, что миссис Эдгар не желает помещать своего супруга в больницу или другое лечебное заведение. Может, вы, с вашим влиянием, решили бы этот вопрос законным путем. В самом деле, ничего хорошего для вашей дочери не выйдет, если она будет замужем за человеком, который напоминает не что иное, как овощ.

Капитан смеется, но смех звучит тонко, по-девчачьи, и он мгновенно подавляет его.

— К тому же он склонен к насилию. Можно ли ожидать, что человек будет поддерживать вашу дочь, если очевидно, что он сам является для нее тяжким бременем, да еще представляет опасность?

— Капитан Фейл, — произносит Уинтерстоун, — вы намекнули на что-то, когда я видел вас в прошлый раз. Я прямо спросил тогда, что вы имеете в виду. Вы сказали, что с ним какая-то неприятность, и все. Почему вы сразу не рассказали мне всей правды, вместо того чтобы выдумывать какие-то истории о том, что у него сыпь и несколько царапин?

— Я… Я не хотел волновать вас, сэр. И я едва был знаком с вами тогда.

— Вы и сейчас едва знакомы со мной.

— Знаю, знаю. Но я действовал, как мне казалось, в интересах вашей дочери, из самых лучших побуждений.

Уинтерстоун сверлит его глазами. Все идет совсем не так, как планировал Фейл. Они так хорошо ладили за рюмкой коньяка в гостинице «Звезда и подвязка». Но сейчас, правду сказать, он преподнес старику дурную новость, и тот, конечно же, просто потрясен.

Внезапно лицо Уинтерстоуна смягчается, и он грустно улыбается.

— Вы правы, сэр. Моя дочь действительно оказалась в очень неприятной ситуации — хуже не придумаешь. Я подумаю, чем смогу ей помочь. Оставьте свои координаты, и я обязательно свяжусь с вами.

Это намек Фейлу на то, что ему пора уходить — он должен оставить мистера Уинтерстоуна наедине с этим новым знанием.

Вставая с места, он говорит:

— Я должен попросить вас об одном одолжении, сэр. Прошу вас, не говорите миссис Эдгар, что это я известил вас. Это весьма деликатный вопрос, ведь они оба — мои друзья. Мне бы не хотелось, чтобы она думала, будто я что-то замышляю против них. Даже, если это и так, — добавляет он быстро, — я искренне верю, что поступаю так ради их блага.

— Разумеется. Я ничего не скажу. Всего доброго.

— Но откуда ты знаешь, что призраки существуют?

Маленький брат Агаты сидит в постели, с глазами круглыми, как шиллинги.

— Потому что я разговаривала с ними, — говорит Агата. — Бабушка сказала, что у меня талант.

— А в этом доме есть призраки? — шепотом спрашивает Эдвин.

— Они везде, — отвечает она и щекочет его грудь, — Но нет, здесь мы ни одного не видели. Хотя в окрестностях Ричмонда их полно.

— Где, например?

— Например… в Хэм-хаусе[11]. Ты бывал там. Говорят, есть там один кавалер, который является людям. Стоит им только подумать: «Странно, что за причудливая старомодная одежда на нем», как он…

— Что он?

Эдвин съеживается под одеялом.

Агата снижает голос до шепота, чтобы лучше напугать его.

— Он исчезает, — почти шипит она.