Они рассаживаются в своей ложе, и она оглядывает публику в партере и в ложах напротив. Ловит на себе взгляды людей. Веера взбивают теплый воздух. Гаснут люстры, и Софи украдкой смотрит на Томаса. Он сидит, уставившись на собственные руки, — ему, кажется, совершенно безразлично все происходящее вокруг.

Спектакль оказывается комедией — очень современная пьеса о нравах. Публика часто смеется, но Софи всякий раз не улавливает шуток — актеры говорят быстро, сыплют репликами направо и налево, и ей никак не удается сосредоточиться на смысле слов. Время от времени содержание пьесы шокирует кого-то из дам в партере — руки в перчатках возмущенно прикрывают рты, но из-под них доносятся смешки. Томас, кажется, уснул рядом с ней. Она так рассчитывала, что ему это поможет — если он вспомнит любимые прежде занятия, но, похоже, его состояние скорее ухудшилось, а не улучшилось.

Она ловит себя на том, что слова мистера Райдвела о письмах Томаса не дают ей покоя. Он писал ему о каких-то тайнах, которыми не с кем поделиться. Что он видел? А еще эти записи в журналах. Ей надо было продолжить их изучение в тот день, а не швырять дневник в стену, не дочитав. Правда, то, что обнаружилось в этих записях, и без того очень сильно огорчило ее, и вряд ли она смогла бы вынести что-то еще — это было бы свыше всяких сил. Несколько дней она бродила как во сне, сама не своя — все думала о случившемся, злилась, чувствуя себя совершенно больной и разбитой. Сможет ли она когда-нибудь простить его — неизвестно. Боль, причиненная им, так и ввинчивается в низ живота, словно отверткой. Но в ее силах постараться простить и позаботиться об их совместном будущем, невзирая ни на что.

Прошлой ночью ей приснилось, что Томас завернут в липкую пленку. Она смотрела на него, спящего под пленкой, и вдруг с содроганием поняла, что он — куколка насекомого. Он проснулся затем, в ее сне, и потянулся и задрожал в своем коконе, который начал рваться…

Агата пронзительно смеется, и Софи понимает, что пропустила какой-то особенно забавный эпизод. Она краем глаза смотрит на подругу, но, заметив, что пальцы ее переплетены с пальцами мистера Чапмена, тут же отводит взгляд. Глупая девчонка. Думает, что никто ничего не видит, но если она и впредь будет вести себя так, весь мир обо всем узнает. Впрочем, на нее Агата может положиться — она ее не выдаст. Софи придвигается к мужу поближе. Может, они с Томасом не такие уж и разные, в конце концов.

Представление заканчивается, и они вчетвером, влившись в толпу зрителей, спускаются вниз по лестнице в фойе. На пол пути все останавливаются. Люди позади напирают, как ураганный ветер.

— В чем задержка? — орет мужчина прямо над ухом Софи.

Она морщится и подчеркнуто трет ухо пальцами в перчатке. Они оказываются влажными — мужчина в своем рвении обрызгал ее слюной.

— Там дождь, — раздается голос снизу, — Все остановились у выхода.

— Ну так скажите, чтобы они пошевелились! — вопит все тот же мужчина.

За спиной происходит какая-то суета, и этот человек грубо наваливается на Софи и даже не извиняется. Она теряет равновесие и соскальзывает на следующую ступеньку, подвернув ногу. Томас подхватывает ее под локоть, поддерживая. Она оборачивается к нему, готовая улыбнуться, — пусть ей больно, но как он удивил ее своим жестом, как крепко держит за руку. Но Томас не смотрит на нее. Толпа вокруг него бурлит, возмущенные люди пытаются спуститься по лестнице, но Томас не сводит глаз с того человека, который брызгал на Софи слюной, — смотрит так, будто готов убить его.

— У вас проблемы, мистер? — спрашивает человек.

Томас продолжает смотреть. Щеки его покраснели, он шумно дышит через нос.

— Язык проглотил?

Роберт едва успевает удержать Томаса, выставив перед ним руку, когда тот уже готов броситься на мужчину. Тогда Томас разворачивается, отпускает Софи и устремляется сквозь толчею, пробивая себе путь локтями. Толпа, задвигавшись, начинает редеть — люди, несмотря на дождь, постепенно расходятся, — но Томас, двигаясь гораздо проворнее, опережает всех. Софи смотрит, как исчезает его затылок.

Грубиян хохочет.

— Это не смешно! — резко выкрикивает она.

Руки ее сжимаются в кулаки, и она еле сдерживается, чтобы не залепить ему пощечину. Этот тип все испортил. Люди вокруг уже крутят головами, чтобы посмотреть на нее, шепчутся между собой, поправляют воротнички и манжеты, которые Томас задел по пути. Они все обязательно решат, что он окончательно сошел с ума.

Мужчина пожимает плечами.

— Как вам угодно, сударыня.

Он отступает назад и смешивается с толпой.

Она смотрит вниз в фойе, разглядывает лица людей, ища среди них мужа, хотя уверена, что он уже выбежал наружу. Вместо этого встречается взглядом с капитаном Фейлом — он смотрит не отрываясь, и у нее все внутри переворачивается. Жаль, что она не надела что-нибудь поскромнее. Под этим взглядом она чувствует себя раздетой.

— Пожалуйста, подождите меня здесь, — говорит капитан Фейл кучеру. — Я недолго.

Он тяжело опирается на трость, высаживаясь из кареты на тихой улочке, ведущей прямо к реке. Огромный дуб растет перед домом мистера Уинтерстоуна; Фейл сразу вспоминает дерево, на которое залезал, будучи ребенком. Что ж, теперь по деревьям не полазишь — куда там с этой никудышной ногой.

Он думал, что будет вежливо — написать мистеру Уинтерстоуну, прежде чем нанести визит, но так и не дождался ответа. В его записке было сказано просто: «У меня есть срочное дело, которое я желал бы с вами обсудить. Буду в Кингстоне завтра утром, и мне бы хотелось навестить вас в середине дня». Разумеется, единственная причина его приезда в Кингстон — желание повидаться со стариком. Если тот спросит, можно будет придумать отговорку — что-нибудь вроде посещения портного.

Невероятно толстая экономка открывает ему дверь и хмуро смотрит на него. Впрочем, для своих габаритов двигается она довольно шустро, и Фейл вскоре оказывается в гостиной. Он ожидает у камина, не осмеливаясь присесть. В комнате, обставленной старинными кожаными креслами, висит тяжелый запах сигарного дыма. Над каминной полкой укреплена фотография молодой женщины, правда, снимок довольно давний. Выражение лица женщины вначале немного пугает его — она кривит губу, словно осуждая за то, что он пришел. Но глаза смягчают ее облик, и он меняет свое впечатление о портрете. Это, без сомнения, мать Софи, хотя они мало похожи друг на друга, если не считать светлых волос. Чуть ниже висит другая фотография, в серебряной рамке. На ней Софи, гораздо моложе, чем сейчас — почти девочка, — сидит на стуле, рядом с ней стоит мистер Уинтерстоун. Лица у обоих суровые, как обычно на фотографиях, но в их позах уж совсем явное безразличие. Уинтерстоун стоит, строго выпрямившись, опустив руки по бокам, хотя любой фотограф сказал бы, что надо положить их на спинку стула.

Капитан отворачивается от фотографий как раз в тот момент, когда Уинтерстоун появляется в комнате и подходит к нему, протягивая руку.

— Ваша записка явилась для меня приятной неожиданностью, — произносит старик. — Мне поправилось, как мы беседовали с вами в «Звезде и подвязке». Чем могу быть вам полезен, сэр?