В принципе, Фульгенций, конечно, прав. Чтобы благоденствие было прочным и надежным, маловато одних только мускулов. Конану нужно бы разжиться умом и ремесленными навыками, это точно. И будь Конан тем, за кого он себя выдавал, он бы, наверное, согласился с предложением мага. Но Конан уперся и стоял на своем, так что Фульгенций, в конце концов, вынужден был уступить.

– Хорошо, мой друг, хорошо. Все будет по твоему желанию. Сейчас я расскажу тебе о ритуале. Я налью тебе волшебного напитка вот в этот стакан. Выпей его залпом. Многие испытывают неприятные ощущения во время питья. Если хочешь, я могу отвернуться. Если тебя немного стошнит – ничего, для того, чтобы напиток подействовал, достаточно, чтобы внутрь попало всего несколько капель. А это произойдет неизбежно, даже если тебя вырвет.

– О, – вымолвил Конан, – превосходно. Стало быть, я не потрачу мои деньги напрасно.

Фульгенций, таинственно улыбаясь, нацедил в бокал густую золотистую жидкость и подал Конану.

– Выпей.

Конан взял бокал и отошел с ним к темной драпировке. Фульгенций следил за ним любящим, заботливым взглядом. Так отец смотрел бы на молодого сына, который впервые выехал вместе с ним на соколиную охоту.

Конан постоял, собираясь с духом, а затем одним махом опрокинул кубок в широко раскрытый рот. Странно, но он даже не поперхнулся. Фульгенций тихо покачал головой, скрывая улыбку.

Могучий человек, воистину могучий. Все-таки было бы хорошо, если бы он настроился на получение ремесленных навыков или хотя бы способностей к образованию. Фульгенций считал, что человеческой личности более пристало всестороннее развитие.

– Приступим! – вскричал Конан, шумно рыгнув.

Фульгенций поморщился. Этого еще не хватало! Лучше бы уж его вырвало.

– Следуй за мной, – приказал он.

Они вышли из комнаты с драпировками и очутились в следующей. Здесь не было никаких черных зеркал, насколько мог видеть Конан. Обстановка этой комнаты представляла собой полную противоположность предыдущей. Все здесь было залито светом. Свет проникал сквозь широченные окна, отражался от блестящих поверхностей. Стены были облицованы пестрыми изразцами, тщательно отполированными. Обилие позолоты зрительно увеличивало комнату и делало ее еще более светлой.

– Как видишь, друг мой, здесь нет никаких черных зеркал, – сказал Фульгенций.

Конан сразу насторожился.

«Если маг хочет обратить твое внимание на отсутствие какого-либо предмета, то, скорее всего, именно этот предмет здесь и наличествует, – подумал он. – Обычное правило фокусников и жуликов, не говоря уж о шулерах. Мошенник всегда найдет способ припрятать нужное… Надо быть начеку».

– О черных зеркалах рассказывают, будто они выпивают душу, – буркнул Конан. – Я сам такое слыхал. В таверне. Само собой, россказням выпивох я не верю, но… Все равно, мне легче видеть, что никаких черных зеркал тут нет.

– Вот и хорошо. Доверься мне, друг, – задушевным тоном произнес Фульгенций.

«Фальшиво работает, – подумал Конан. – Хуже базарной гадалки… И как только люди клюют? Должно быть, приманка слишком велика… слишком сладка…»

Он широко зевнул. Фульгенций с плохо скрытой неприязнью взглянул на варвара.

– Я начинаю…

Он поднял руки.

– Не двигайся. Смотри мне в глаза. Скоро снадобье, которое ты принял, начнет действовать в твоем теле. Сосредоточься на своих желаниях. Я буду произносить слова, которые активизируют снадобье и придадут его воздействию нужное направление.

По лицу Фульгенция было видно: маг сильно сомневается в том, что его клиент понял хотя бы одно из десятка произнесенных слов. Но это было неважно.

Конан широко разинул рот, распахнул глаза и замер, внимая магу. Фульгенций начал произносить заклятие. При первых же звуках этого заклинания у Конана кровь застыла в жилах: он узнал язык стигийских магов.

«Кром, – подумал он. – Кажется, у меня неприятности!»

* * *

Острые колышки впивались в кожу Дертосы. Ее охватывала боль. Боль накатывала волнами и чуть отступала, чтобы вновь наброситься на измученное, уставшее тело девушки. Кровь струилась по ее ногам, и она ощущала горячее прикосновение влаги.

Под ногами горела жаровня. Ступни накалялись. С каждым мгновением боль становилась все более невыносимой, и все же Дертоса продолжала терпеть. Более того, она часто прикладывалась к холодной воде, которую подносил ей трепещущими руками Тургонес, и говорила, говорила…

– Это пронзает меня почти сладострастно, – бормотала Дертоса. – Когда мужчина смотрит на тебя, обнаженную, а ты воображаешь в мыслях, что именно он хочет с тобой сделать… Тело пронзает сладкая дрожь, которая отзывается в самых потайных уголках твоего естества…

– Говори, говори! – упивался Тургонес. – Ты – удивительная! Я обожаю тебя!

Он повернул рукоятку, и острые колышки выступили на поверхность еще больше. Мириады жал впились в тело Дертосы, разрывая ее плоть. Новая, более острая волна боли пробежала по ее телу. Она изогнулась, выставив вперед острые груди с напрягшимися сосками. Из ее рта потекла розоватая слюна.

– О-о! – простонал Тургонес. – Кажется, я страдаю вместе с тобой! Ты знала, моя радость, что я – девственник, как и ты?

– Какая новость… – прошептала Дертоса. – Теперь моя сладкая мука только усиливается… Расскажи, что ты чувствуешь?

Он смотрел на нее мутными от восторга глазами и не отвечал. Она попыталась чуть приподнять ноги над жаровней, надеясь, что он этого не заметит, но Тургонес тотчас упал на колени и метнулся к ее ногам.

– Опусти, умоляю тебя, опусти их! – закричал он. – Пусть твоя кожа обуглится! Пусть жар пронзит тебя до самого мяса! Умоляю тебя, не прерывай страдания, позволь ему стать невыносимым, бесчеловечным, свыше сил!

Дертоса не реагировала, и тогда он схватил ее горячие ноги холодными руками и с силой прижал их к жаровне.

– Вот так, – бормотал он в упоении, – вот так…

Она прикусила губу. Кровь потекла на подбородок. И тут Дертоса ощутила, как в ее теле зарождается новый жар. Этот жар казался прохладой по сравнению с тем, что устроил для нее палач. Пылало ледяным огнем ее естество – в тех местах, куда вонзились стрелы друидов. Невидимые стрелы света, сохранявшиеся в ее теле.

Умом она погрузилась в эту прохладу и стала думать о тех, кого любила. Об Эндовааре, которого оставила, боясь старости и разоблачения. О Туризинде, который любит ее – несмотря на все, что знает о ней. Даже о Конане, который – что бы он сам ни изображал – отказывается видеть в ней одно лишь орудие, «отмычку».

Мысль о Конане оказалась самой отрезвляющей. Вместе они вошли в башню магов и одновременно делают одно общее дело. Ей поручено уничтожить младшего мага, а она чем занимается? Доводит его до бешества сладострастия рассказами о своих страданиях. Очень мило.