К 2014 году мобильные деньги существовали на 60 процентах рынков развивающихся стран[575]. Одни, например Афганистан, приняли их быстро, других они еще не достигли. С другой стороны, у большинства клиентов в развитых странах тоже нет возможности отправить деньги по СМС, хотя это проще, чем через банковское приложение. Почему M-Pesa прижилась в Кении? Одна из важных причин заключается в благожелательном подходе властей, регулирующих банковский и телекоммуникационный сектор[576]. Не везде бюрократы так настроены на сотрудничество[577].

Согласно одному исследованию, сельские домохозяйства в Кении больше всего любят M-Pesa за то, что членам семьи удобно посылать деньги домой[578]. Но есть еще два преимущества, которые, возможно, еще более основательны.

Первое обнаружили те самые афганские полицейские: это борьба с коррупцией. Кенийские водители тоже быстро сообразили, что полиция не берет взяток в M-Pesa: счет привязан к телефонному номеру и может использоваться в качестве доказательства[579]. Во многих странах царит повальная коррупция: в Афганистане взятки составляют четверть ВВП[580], а кенийские матату, городские маршрутки, из-за воровства и вымогательства теряют треть своих доходов[581].

Можно подумать, что владельцы матату с радостью встретили амбициозные планы правительства Кении обязать их использовать мобильные деньги: в конце концов, если у водителя нет наличных, у него не получится вымогать взятку. Однако многие по понятным причинам сопротивлялись нововведению[582]. Операции с наличными упрощают не только коррупцию, но и уклонение от налогов. Водители матату догадались, что если доходы можно отследить, то можно обложить их податями.

Расширение налоговой базы путем формализации «серой» экономики — еще одна большая перспектива внедрения мобильных денег. Они могут значительно изменить культуру в целом, начиная с коррумпированного полицейского начальства и заканчивая увиливающими от налогов таксистами.

Некоторые важнейшие элементы современной экономики невидимы. Нельзя увидеть радиоволны, например. Нельзя увидеть и ограниченную ответственность. И наверное, главное — нельзя увидеть права собственности. Но их можно услышать.

К такому выводу пришел примерно четверть века назад один перуанский экономист, прогуливаясь по идиллическим рисовым полям на острове Бали в Индонезии[583]. Когда он проходил через территорию фермы, собака при его приближении начала лаять. Затем лай вдруг прекращался, и тут же начинала тявкать следующая собака. Границы между фермами были невидимы глазу, но собаки точно знали, где они проходят. Экономиста звали Эрнандо де Сото. Вернувшись в столицу, Джакарту, он встретился с пятью членами кабинета министров, чтобы обсудить введение официальной системы прав собственности. «Все необходимое уже известно, — дерзко заявил де Сото. — Спросите собак на Бали, кто чем владеет».

Эрнандо де Сото — значительная фигура в экономике развития. Из-за энергичного противодействия маоистским партизанам в Перу — коммунистической организации «Сендеро Луминосо» — на него трижды совершали покушение[584]. Его большая идея — сделать так, чтобы юридическая система видела не меньше балийских собак.

Но не будем забегать вперед. Индонезийское правительство пыталось оформить права собственности, но многие правительства избрали противоположный подход. В 1970-х годах в Китае, например, где маоисты были не повстанцами, а правительством, сама идея, что кто-то может чем-то владеть, считалась крамольной и буржуазной. Крестьянам в колхозах чиновники из Коммунистической партии твердили: у вас нет ничего. Все принадлежит коллективу. «А как насчет зубов у меня во рту?» — поинтересовался кто-то. «Даже твои зубы принадлежат коллективу», — был ответ[585].

Все это привело к отвратительным результатам. Если у человека ничего нет, что побудит его работать, инвестировать, улучшать свою землю? Коллективные хозяйства погрузили крестьян в отчаянную, невыносимую бедность. В деревне Сяоган в 1978 году группа крестьян тайком сговорилась отказаться от коллективной работы и разделила землю, чтобы каждый забирал себе излишки, которые оставались после выполнения коллективных квот. Коммунисты сочли это предательским сговором, поэтому его скрывали от властей.

В конце концов крестьян раскусили: их выдало то, что за год их фермы произвели больше, чем в предыдущие пять лет, вместе взятые. Это был невероятно опасный момент. Крестьян оскорбляли, обращались с ними как с преступниками. Но им улыбнулось счастье. К власти пришел Дэн Сяопин. Он дал понять, что это некий эксперимент, который имел преимущества, и 1978 год стал началом головокружительного преобразования Китая из нищего государства в крупнейшую экономику на планете[586].

Опыт Китая показывает, что права собственности — невероятно мощный инструмент развития экономики, и до определенного момента они могут функционировать неформально, в рамках общины. Но, как утверждает Эрнандо де Сото, у неформального общинного договора есть ограничения. Если все соседи признают, что я владею своим домом, это значит, что я могу совершать с ним некие важные действия. Я могу там спать, я могу перекрасить кухню или даже построить ее заново. Если ко мне полезет вор, я могу позвать на помощь, и соседи придут. Тем не менее есть критически важный аспект, когда признания прав на дом всеми соседями мало. Это не поможет мне получить ссуду.