Ничего из этого нельзя сказать о траве. Правительство не выписывает фермерам чеки на субсидии за выращивание травы. Фермеры, которые разводят траву, покупают мало пестицидов и удобрений (а Джоэл Салатин вообще их не покупает) и тем самым мало что делают для поддержки агропромышленного комплекса, фармацевтической промышленности или большой «нефтянки». Избыток травы ничего не дает стране и не улучшает ее внешнеторговый баланс. Трава не является товаром. Выращенную фермерами траву нелегко накапливать, ею трудно торговать, ее трудно перевозить и хранить – по крайней мере, долго хранить. Качества травы сильно меняются от региона к региону, от сезона к сезону, даже от фермы к ферме. Существует товарная кукуруза № 2, но нет и не может быть товарного сена № 2. В отличие от зерна траву нельзя разобрать на составляющие ее молекулы и повторно собрать в виде переработанных пищевых продуктов с высокой добавленной стоимостью. Мясо, молоко и волокна – вот все, что можно сделать из травы, и единственный способ получить эти продукты – использовать живые организмы, а не машины. Мастерство луговода зависит от такого множества параметров и знания такого количества местных особенностей, что его трудно формализовать и систематизировать. Правильно организованное пастбище следует логике биологии и плохо согласуется с логикой промышленности, которая не видит никакой пользы в том, что нельзя ни погрузить на прицеп, ни внести в графу «Итого». А сегодня – по крайней мере пока – миром правит логика промышленности.

После того как коровы были поселены в загон на ночь, Джоэл показал мне, как подключить аккумулятор к электроизгороди, и мы спустились вниз ужинать. Сняв у черного хода обувь, мы вымыли руки и сели за стол. Ужин нам приготовили Тереза, жена Джоэла, и 18-летняя Рэйчел, их дочь. За большим столом из сосновых досок с нами сидели также двое молодых работников, Гален и Питер, но они были так сосредоточены на еде, что за время ужина не сказали ни слова. У Салатинов есть еще 22-летний сын Дэниел, полноправный партнер отца на ферме, но он чаще всего ужинает с женой и маленьким сыном в новом доме, который они недавно построили себе на холме. Мать Джоэла, Люсиль, живет в вагончике, который стоит на участке рядом с домом. В ее комнате для гостей я и ночевал.

Красный кирпичный дом семейства Салатинов построен в колониальном стиле в XVIII веке. Мое первое впечатление от большой уютной кухни состояло в том, что она показалась мне странно знакомой. Потом я понял, в чем дело: она точь-в-точь напоминала типичную кухню фермерского дома со всеми ее деревянными панелями и безделушками вплоть до связанных крючком салфеток. Такие кухни в бессчетном количестве размножились в пригородах американских городов и в ситкомах – по крайней мере, после Второй мировой войны. Это была настоящая американская кухня, ныне предмет нашей острой ностальгии.

Да и в остальном ужин в семье Салатинов – по крайней мере для меня – протекал так, словно он происходил давным-давно в каком-то далеком уголке Америки. Перед началом трапезы Джоэл прикрыл глаза и произнес бессвязную, но поразительно нестандартную версию молитвы, которая представляла собой довольно подробный отчет перед Господом о делах прошедшего дня. Судя по тону Джоэла и легкой фамильярности сказанного, Господь находился где-то неподалеку и проявлял к жизни на ферме постоянный и острый интерес. Все, что мы ели, было выращено на ферме, за исключением сливок для грибного супа, который был подан вместе со вкуснейшей запеканкой, приготовленной Терезой из курицы с фермы Polyface, и брокколи со своего огорода. Рэйчел принесла большое блюдо вкусных фаршированных яиц (яйца в том или ином виде подавались при каждом приеме пищи всю неделю). Еще не наступил июль, но мы уже пробовали первую сладкую кукурузу нового урожая, которую вырастили в арочной теплице, где проводят зиму несушки. В общем, на столе стояло много всякого разного, и работникам пришлось вытерпеть много шуток об их колоссальном аппетите. Из напитков был только кувшин ледяной воды. Кофе и алкоголь, острую необходимость в которых я почувствовал в конце первого рабочего дня, так на столе и не появились. Похоже, для меня это будет долгая неделя…

За ужином я упомянул, что сегодня я съел столько местных кушаний, сколько не пробовал за всю жизнь. В ответ Тереза пошутила, что если бы Джоэл и Даниэл сумели сообразить, как заставить расти на деревьях бумажные полотенца и рулоны туалетной бумаги, то с фермы никто и никогда вообще не ходил бы в супермаркет. Это было правдой: мы ели почти полностью «все свое». Тут я понял, что вариант сельского хозяйства, практикуемый на ферме Polyface, являлся неотъемлемой частью образа жизни семьи Салатинов.

Джоэл, который называет себя христианским либертарианским экологом, не хотел иметь ничего общего ни с какими институтами, в особенности с властными институтами. Так, и Дэниел, и Рэйчел получили домашнее образование.

В доме было много книг, но не было телевизора; вообще, средства массовой информации сюда не проникали, если не считать газеты Staunton daily, которая писала о местных авариях больше, чем о войне в Ираке.

Эта ферма и эта семья представляли собой на удивление автономный мир. Именно такой я представлял себе когда-то жизнь на всех американских фермах. Но если аграрная самодостаточность, о которой писал Томас Джефферсон, была продуктом необходимости, то сейчас такого рода независимость есть сознательный и с трудом достигнутый выбор именно таких политики, экономики и образа жизни – это завоевание, достижение. Если бы Джефферсон попал в наши дни, то, конечно, был бы рад узнать, что в стране действуют последователи его начинаний в усадьбе Монтичелло, и среди них – Джоэл Салатин. Впрочем, если бы Джефферсон немного осмотрелся вокруг, то обнаружил бы, что этих последователей не так уж много.

За ужином я попросил Джоэл и Терезу рассказать об истории фермы Polyface – истории, в которой довольно легко проследить переплетение политических и чисто сельскохозяйственных мотивов. «На самом деле я – альтернативный фермер в третьем поколении, – начал Джоэл. – Мой дед был постоянным подписчиком журнала Родейла Organic Gardening and Farming». Фред Салатин возделывал участок в пол-акра, расположенный в черте городка Андерсон, штат Индиана. Он поставлял на местные рынки фрукты, мед и яйца, упакованные в ящики, на которых стояла его фамилия. Фред Салатин был не только фермером, но и изобретателем-самоучкой; в частности, он держал патент на первый самоходный садовый дождевальный аппарат.

Судя по описаниям Джоэла и Терезы, Уильям, отец Джоэла, был гениальным фермером и чудаковатым человеком, который носил галстуки-бабочки с сандалиями и ездил на седане «Плимут» 1958 года выпуска, который он превратил в пикап, удалив все сиденья и крышку багажника. («Когда ему надо было съездить в город, он ставил у руля ведро, – объяснил Джоэл. – Это страшно смущало нас, детей».) Еще в раннем детстве Уильям бредил о собственной ферме. После окончания Второй мировой войны, во время которой он служил в авиации, Уильям получил диплом экономиста в Университете штата Индиана и сразу после этого купил ферму в горах Венесуэлы, где они с Люсиль начали разводить кур. Почему Венесуэла? «Потому что папа почувствовал, что там он может хозяйствовать как хочет, без всяких этих правил и конвенций».