Тогда изогнуло всего. Кишки вывернуло, когда их увидел.

А после понял.

Никогда не смогу ей дать простой, безмятежной жизни. Я — не смогу. А Стас — он сможет. Может, это и есть для нее единственный путь к исцелению?

— Никогда! — задыхается, снова начиная лупить по мне кулаками. А глаза так и сверкают. Как у настоящей ведьмы. Испепелила бы, если бы умела. Моя девочка.

— Никогда, слышишь? Никогда не будет тебе замены! Ни в моем сердце, ни в моей жизни! Даже если бы тебя и правда не было! Я скорее умру, чем буду с кем-то другим! Как ты мог вообще допустить такую мысль? Как, Влад? Хочешь, чтобы я тебя не предавала, а сам одними такими мыслями меня предал!

— Даааааша, — ловлю крохотные кулачки. Целую каждый пальчик.

— Я всегда хочу, как лучше для тебя. В первую очередь, всегда, во всем я именно об этом и думаю. Это всегда будет для меня на первом месте. Чтобы тебе было лучше. Всегда.

— Мне будет лучше только там, где ты! Как ты не понимаешь? Пусть в нищете, пусть прячась от всего мира в этом подвале! Пусть ждать тебя каждый день, тревожась и места себе не находя! Но с тобой! Разве ты этого не понимаешь? Не чувствуешь? Боже, Влад! Я готова каждый день умирать, зная, что ты ушел в опасность! И каждый день воскресать, когда ты возвращаешься! Готова ждать! Ждать, сколько угодно! На все готова, лишь бы быть с тобой! Сколько же времени мы потеряли! Времени, которое могли бы быть вместе! Пусть урывками, пусть воруя наше счастье от мира, в котором ты живешь! Но вместе, понимаешь, Влад!

— И не будет! Никогда. Никогда другого у меня не будет! И ты не мог! Ты не имел права решать такое за меня!

— Даша…

Вот теперь до боли прикрываю веки.

Ее любовь, ее верность опаляет. Выжигает все внутри.

Я уже ведь смирился.

Давно поставил на себе крест. Стал живым мертвецом. Отказавшись от нее. Ради того, чтобы она жила! Да, пусть не будет в ее жизни больше такой любви! Звезд под ногами и млечного пути, что раскрывает самое сердце. Да. Потому что такое возможно лишь раз на всю вечность, да и то со своим, единственным человеком. И мы этого не выбираем. Не имеем силы приказывать сердцу. Пусть.

Но она жила бы. Ходила бы. И даже однажды нашла бы в себе силы улыбаться. И ей и нашему малышу ничего бы не угрожало.

И, если цена за это — стать живым трупом с вырванным сердцем, я готов за это платить. Готов. Лишь бы знать, что ты жива. Что далеко от всего этого, моя девочка. Что где-то улыбаешься. Пусть даже и другому. Готов. Если бы ты знала, как долгими ночами в этом блядском подвале мне выть хотелось. И я почти выл.

Скатывался на бетонный пол и крошил зубы, чувствуя, как стальная рука меня душит, когда представлю, что ты распахиваешься для другого, а он берет тебя, смеет прикасаться руками, губами к тебе…

Но я не могу развернуть неумолимую колесницу судьбы. Выбор, сделанный когда-то, заставляет меня платить высокие цены. И обратных дорог у жизни не бывает. Ни одной лазейки не найти.

А, значит, я должен. Должен вот так корчится. Должен отпустить тебя к другому. И, блядь, молиться, чтобы ты была с ним счастлива! Иначе не прощу. Никогда себе не прощу. Лучше сдохнуть на самом деле.

— Я готова ждать тебя, Влад, — шепчут, сука, прямо в душу любимые губы.

Снова сердце, что кислотой уже выжег, оживляют. Заставляют трепыхаться там болезненные нити. Те, которые после того, как заставил их отмереть, теперь приносят мучительную боль.

— Готова…Хоть вечность, хоть всю жизнь… Ведь это… Это ведь когда — нибудь закончится! Влад! А я буду ждать. Я годы готова променять, всю жизнь — на маленький кусочек счастья! Влад! Как ты не понимаешь!

Понимаю, маленькая. Очень понимаю. С самого начала знал, что сдохнуть готов за хотя бы еще один час с тобой.

— Дай мне себя. Дай. Влад! Я же задыхаюсь без тебя! Оживи! Заставь снова воскреснуть!

И к брюкам моим тянется.

Уверенно, не глядя, расстегивает замок.

Что же ты со мной делаешь, маленькая!

Прощание. Да, это прощание. По-настоящему войти. Слиться снова. Захлебнуться в нас.

Но, черт, как же потом заново придется умирать! Снова и снова, и каждая судорога будет разламывать на части!

Но я не могу остановиться. Кто бы смог…

— Даша… девочка моя…

Одежда на хрен отлетает в сторону.

Как безумец, вгрызаюсь губами в ее рот.

Сжимаю трепещущие мокрые складочки, дурея от того, как она льнет ко мне своим разгоряченным естеством.

Сам себя теряю. Башню сносит на хрен. Забываю обо всем на свете, кто мы, где мы, ловя распахнутым ртом ее стоны, ее всхлипы, чувствуя, как дергается, как поддается мне навстречу, сама трется о мои пальцы, насаживаясь на них…

.

Со стоном вбиваюсь в нее, чувствуя, как не только член, меня всего разрывает на части. От этой дикой, неуемной потребности быть в ней, чувствовать ее изнутри. Каждый толчок, каждое внутреннее движение в ней.

— Люблю, — шепчу, скользя по ее лицу губами, прижимая пальцами дрожащий, трепещущий, до одури, до гула в висках пульсирующий клитор, сжимая второй рукой ее ягодицы.

Вбиваясь жадно, сумасшедше, на полную длину выходя и вколачиваясь снова.

Как одержимый, неистово ловя, впечатывая в себя каждую черточку искаженного блаженством любимого лица.

Только так. Только в ней я себя самого чувствую. Только ловя ее рваные вдохи, ее крики, когда так неудержимо бьюсь в ней, себя целым, не оторванным, живым обретаю.

— Ты моя душа, Даша, — хриплю, вгрызаясь в губы.

Чувствуя, как с каждым ударом извивается в моих руках ее нежное тело.

Ловя ее ответный крик. Впитывая вкус ее такой же безудержной страсти.

— Мое сердце, — ударяюсь еще сильнее, дурея от того, как распахиваются ее глаза. Как самое любимое, самое дорогое лицо искажает судорога, уже через миг отдающаяся в ее тугих, упругих стеночках.

Черт.

После родов она, кажется, стала, еще уже. Сжимает мой член так, что искры из глаз высекает. Или это я просто озверел без женщины за столько времени?

— Моя. Моя любовь. Моя единственная. Моя жизнь, моя страсть. Мое все.

Бешено ловлю ее оргазм и только теперь начинаю биться так, как хотел бы с самого начала.

С рычанием вбиваясь, чувствуя, как ее стенки жадно оплетают меня насквозь. Обвивают каждую вену на безумно пульсирующем, дергающимся внутри нее озверевшем от голода члене.

Забрасываю под ее тихий всхлип ее ноги себе на плечи.

Теперь вбиваюсь так, что, кажется, пробью насквозь. И ее и себя.