— Может, так оно и было… — бормочет Эндрю.

— Только, ради бога, не говорите этого в суде!

— Тогда сам выдумывай мне оправдания, Эрик. Дай мне сценарий, и я, мать твою, скажу все, что пожелаешь!

Этого, понимаю я, было бы достаточно любому адвокату: чтобы клиент согласился слушаться его во всем. Но сейчас так не получится, потому что каким бы валежником вранья я ни прикрывал эту яму, мы оба знаем глубину правды. Эндрю не хочет мне ничего рассказывать, а мне вдруг совсем расхотелось его слушать. И поэтому я вылавливаю из зыбучих песков, простершихся между нами, всего три слова:

— Эндрю, я ухожу.

Фиц пытается развести костер. Свои очки он положил на пыльную землю так, чтобы линзы поймали солнечный луч и подожгли скомканную бумагу под дужками.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, расслабляя узел галстука на подходе к трейлеру.

— Изучаю феномен пиромании, — отвечает он.

— Зачем?

— А почему бы и нет?

Он щурится на солнце и немного сдвигает очки влево.

— Я сказал Эндрю, что отказываюсь выступать его адвокатом.

Фиц тут же вскакивает.

— Но почему?

Не сводя глаз с его лабораторной работы по воспламенению, я говорю:

— А почему бы и нет?

— Потому! — взрывается он. — Ты не можешь так поступить с Делией.

— Мне кажется, это неправильно, когда жена смотрит на мужа и думает: «Ах да, этот самый парень засадил моего отца за решетку на десять лет».

— Думаешь, когда она узнает о твоем поступке, ей будет не так больно?

— Я не знаю, Фиц, — многозначительно говорю я. Чья бы корова мычала… — Может, она узнает о твоих планах раньше.

— О каких еще планах? — Делия появляется из трейлера и обводит нас подозрительным взглядом. — Что происходит?

— Я просто пытаюсь убедить твоего жениха не быть таким придурком, — отвечает ей Фиц.

— Не лезь не в свое дело, — хмурюсь я.

— Сам скажешь? — дерзко предлагает он.

— Конечно. Фицу заказали статью о суде над Эндрю.

И я тут же чувствую себя именно придурком.

Потрясенная Делия отступает назад.

— Это правда?

Фиц в ярости, лицо его багровеет.

— Лучше спроси у Эрика, чем он сегодня занимался!

С меня хватит! Я валю Фица на землю, очки его отлетают в пыль. С тех пор как мы последний раз дрались (а было это много лет назад), Фиц стал заметно сильнее. Не ослабляя железной хватки, он тычет меня лицом в гравий. Упершись локтем ему в живот, я кое-как высвобождаю руку… И тут звонит мой мобильный.

Это помогает мне вспомнить, что я уже не глупый подросток, хотя и веду себя соответственно.

— Тэлкотт! — рявкаю я, не узнав номер.

— Это Эмма Вассерштайн. Я просто хотела уведомить вас, что приглашу еще одного свидетеля. Его зовут Рубио Грингейт. Это он продал вашему клиенту два комплекта фальшивых документов в семьдесят седьмом году.

Я ухожу за трейлер, чтобы Делия не слышала нашей беседы.

— Нельзя вытаскивать свидетелей, как тузы из рукава, — с сомнением в голосе замечаю я. — Я опротестую ваше прошение.

— Никаких тузов я ниоткуда не вытаскиваю. У вас есть еще две недели. Завтра утром у вас на столе будет лежать полицейский протокол нашего с ним разговора.

Значит, сторона обвинения представит свидетеля, который подтвердит личность похитителя, а присяжных — уж не знаю почему — всегда убеждают показания свидетелей, какие бы неточности они ни допускали. Я уже открываю рот, чтобы сказать Эмме, что мне плевать, что я снял с себя полномочия, но вместо этого жму кнопку «отбой» и возвращаюсь к Делии.

Она осталась одна — оскорбленная, с занозой в сердце. Не каждый день узнаешь, что человек, которому ты безгранично доверял, врал у тебя за спиной. Для нее же это уже становится привычным делом.

— Я послала Фица к черту, — тихо говорит она. — И согласилась, чтобы он процитировал меня двадцатым кеглем. Надо было раньше догадаться, что он не просто так сюда приехал…

— Ну, если тебя это хоть немного утешит, я думаю, он хотел писать эту статью не больше, чем ты хотела бы ее прочесть.

— Я рассказывала ему кое-что, о чем не говорила даже тебе… Боже мой, Эрик, я взяла его с собой, когда ездила к маме! — Она убирает с лица непослушные пряди. — Каких еще известий мне ожидать?

— В смысле?

— Фиц сказал, что ты должен кое в чем мне признаться. Какие-то проблемы с отцом?

Она смотрит на меня своими удивительными карими глазами, глазами, в которые я смотрел тысячу раз в жизни. В то воскресенье, однажды летом, когда я, пытаясь произвести на нее впечатление, прыгнул в бассейн с вышки. Тем февральским утром, когда мы поехали в горы на каникулы и я сломал ногу, катаясь на лыжах. В ту ночь, когда мы впервые занялись любовью.

У ее ноги, слева, бумажка под очками Фица занимается пламенем.

— Все в порядке, — вру я, решив не говорить, что перестал быть адвокатом ее отца.

Ночью в Аризоне разбегаются глаза. Мы с Софи, обернувшись одеялом, сидим на крыше трейлера. Я показываю ей Большую Медведицу, и пояс Ориона, и мерцающую красную звездочку, но ее куда больше интересуют поиски букв алфавита. Сегодня утром я уже обнаружил один свой документ, исписанный бесконечными «В».

— Папа, — говорит она, указывая на небо, — а я вижу букву «М».

— Молодец!

— И еще одну.

Сегодня полнолуние, и по указке Софи я четко вижу всю четверку: «М-А-М-А». К моему удивлению, когда я читаю буквы, она узнает слово.

— Меня Рутэнн научила, — поясняет Софи. — Еще я знаю, как писать «да», «нет», «папа» и «дед».

Она устраивается у меня на коленях, и я четко осознаю, что если бы Софи у меня отняли — кто угодно, пусть даже Делия, — я бы искал ее до конца своих дней. Я не поленился бы заглянуть под каждую звезду. Соответственно, если бы я узнал, что ее собираются отнять, то тут же увез бы ее первым.

Софи вдруг начинает странно вертеться, вглядываясь в небо, и я беспокоюсь, как бы она не упала с крыши.

— А ты знал, — наконец говорит она, — что слово «мама» не меняется даже в зеркальном отражении?

— Не обращал внимания.

Софи прижимается головой прямо к моему сердцу.

— Это так специально, — говорит она.

Уже заполночь Делия поднимается на крышу и садится по-турецки у меня за спиной.

— Отца посадят, да?

Я осторожно укладываю Софи на расстеленное одеяло: она так и уснула, прижавшись ко мне.