Эрнест ненадолго отложил рукопись, но через несколько дней вновь вернулся к ней и взял ее с собой в поездку в Шартр, одну из нескольких, которые он совершит в следующие годы. Как признавался Шервуд Андерсон в автобиографии «История рассказчика», изданной в 1924 году, именно в этом городе он пережил в 1921 году прозрение, после которого решил стать писателем. Эрнест недавно прочитал эту книгу, но невозможно сказать, думал ли он об Андерсоне во время поездки в город. О значении Шартра для Андерсона Эрнест упомянул в письме Уиндему Льюису, в котором отчитал Андерсона за то, что тот обошел молчанием оказавшего на него влияние Д. Г. Лоуренса. «[В «Истории рассказчика»] ты увидишь, он сформировался созерцая Шартрский собор! Конечно, в компании еврейских джентльменов». Последнее замечание относилось к критику Полу Розенфельду, который пригласил Андерсона в Европу в 1921 году. Как писал биограф Андерсона, день, проведенный с Розенфельдом в Шартре, «был одним из самых счастливых в его жизни».

К тому времени, когда Эрнест вернулся в Париж, сборник «В наше время» уже вышел из печати, и вся его жизнь стала меняться. К концу 1926 года он напишет в дополнение к «В наше время» два новых рассказа, одни из лучших – «Десять индейцев» и «Пятьдесят тысяч». Еще важнее, что Эрнест напишет два романа, один из них – сделанная наспех пародия, но другой роман подведет черту под целой эпохой. И он снова влюбится. В Полин Пфайффер, женщину, которая станет его второй женой.

* * *

Невозможно переоценить, какое значение имел отход Хемингуэя от обычного дебютного сборника рассказов. Несмотря на то что на ранних критиков и читателей его произведений повлияли многие факторы, особенно харизма Эрнеста, его достижения были несомненны. В некотором смысле сборник оказался просто переработанным собранием ранних журналистских заметок с добавлением рассказов. Впрочем, журналистика Хемингуэя была экстраординарной, благодаря его умению видеть неурегулированные – и тревожные – ситуации, умению быть в нужном месте в нужное время. «В наше время» не просто сборник, а органическое целое c перемежающимися виньетками, одновременно оттеняющими и дополняющими рассказы. Виньетки о войне и ее невыносимых последствиях служат противовесом и пояснением жизни героев – жизни, которую он исследует и изучает словно под микроскопом, отчего создается впечатление, будто Хемингуэй воспроизводит реальные диалоги, а не придумывает их. Но война заслоняет собой все и переплетается со всем остальным; все рассказы так или иначе связаны с ней. Главное в книге – эти фрагменты и то, как они объединены в совершенное целое.

Поначалу критики почти не обратили внимание на сборник. Перелом наступил после появления рецензии Аллена Тейта в «Нейшн» в феврале следующего года и ангажированной (по общему мнению) статьи Фицджеральда в «Букмане» в мае того же года. Рецензия Д. Г. Лоуренса во влиятельном британском журнале «Календарь современных писем» выйдет лишь в апреле 1927 года. Однако отзыв редакции «Нью-Йорк таймс» появился 18 октября, и Эрнест мог только мечтать о таком. «Эрнеста Хемингуэя отличает лаконичная, приятная, суровая жизнестойкость, – писал рецензент. – Его стиль жилистый и атлетичный, разговорный и свежий, твердый и чистый, сама его проза, кажется, содержит в себе органический зародыш». «Таймс» писала: «Эрнест Хемингуэй – новый, честный, «нелитературный» расшифровщик жизни – Писатель», однако эта рецензия появилась только 18 января 1926 года. Не кто иной, как Пол Розенфельд, сопровождавший Шервуда Андерсона в Шартр, написал первое критическое эссе в «Нью репаблик» в ноябре 1925 года, в целом благоприятное, хотя и написанное в напыщенном и трудном для понимания стиле. Розенфельд был музыкальным критиком журнала, и хотя сборник «В наше время» порекомендовал ему, скорее всего, Эдмунд Уилсон, велики шансы, что Андерсон разговаривал со своим другом об издании книги. И в этом случае неудивительно, что Розенфельд отметил влияние Андерсона, а также Гертруды Стайн. «Бред сивой кобылы от Пола Розенфельда, – писал Хемингуэй Биллу Смиту, – очень благосклонный и очень длинный, но читать тошно».

Кажется, Андерсон преследовал Хемингуэя по пятам. Грейс Хемингуэй переслала сыну газетную вырезку со статьей Розенфельда вместе с заметкой об Андерсоне, новом друге Эрнеста и Арчибальда Маклиша из «Атлантик мансли». В письме от 14 декабря Эрнест поблагодарил мать, притворяясь пресытившимся автором: «Сколько чепухи в этой рецензии в «Н. репаблик». Но все равно я всегда рад их читать». Пожалуй, ему больше хотелось узнать, что думает его собственная семья, чем «Нью репаблик». Он написал матери 29 октября (после того как десять дней назад спрашивал, видела она уже книгу или нет), что сборник вышел 10 октября и что она, «несомненно», уже увидела его к этому времени. В письме от 3 декабря к своей подруге Изабель Симмонс-Годолфин, которая тоже жила в Оак-Парке, Эрнест писал, что его семья молилась о том, что ему сказать. Потом он небрежно спрашивал ее: «Твоя семья тебе писала что-нибудь об этом? Реакции Оак-Парка раздуты».

Не считая комплимента отца по поводу хорошей памяти, после того как тот прочитал «Доктора и его жену», Эрнест не услышал от семьи ни слова о своих произведениях с тех пор, как они вернули сборник Билла Берда издателю. «Интересно, в чем дело, – язвительно писал Эрнест семье, – или картины слишком точные, или отношение к жизни искажено недостаточно сентиментально?»

Письмо Эрнеста к Грейс по поводу рецензии Розенфельда пересеклось над Атлантикой с двумя письмами начала декабря от Эда сыну. Второго декабря Эд написал Эрнесту, Хэдли и Бамби, что он купил экземпляр «В наше время» и прочитал его «с интересом». И лишь в письме от 9 декабря он выложил карты на стол. Эд признался, что слышал много хвалебных слов в адрес «В наше время». «Верю, что ты увидишь и опишешь большую человечность в персонажах в будущих книгах, – продолжал Эд. – Ты уже показал миру жестокость. Ищи в персонажах радостное, возвышенное, оптимистичное и духовное… Помни, что Бог возложил на каждого из нас ответственность не щадить своих сил». Возможно, Эрнест не получил этого письма, потому что 15 декабря пространно написал отцу о газетных вырезках, полученных от матери: «Я знаю, что делаю, и не имеет никакого значения, что об этом говорят. Естественно, приятно, когда людям нравится. Но судишь только ты сам, в своей душе… Ты должен быть своим самым дотошным критиком». На этом дальнейшее обсуждение темы все стороны приостановили на несколько месяцев.

Это не значит, что Эрнест скрывал новости от родителей. 8 декабря 1925 года он написал матери: «Хэдли выглядит лучше и более здоровой, чем раньше». В мае следующего года Эрнест написал отцу, что он, Хэдли и Бамби проведут следующую зиму в Пигготте, в штате Арканзас, – эта новость, наверное, совершенно обескуражила Эда Хемингуэя. К тому времени Эрнест регулярно упоминал имя Полин Пфайффер в письмах домой; в 1925 году он объявил, что она проведет отпуск в Шрунсе вместе с Эрнестом и его семьей. Он словно не мог не говорить о ней в письмах Биллу Смиту. Третьего декабря Эрнест написал, что они с Полин «первоклассно напились». В воскресенье, вдвоем, они «убили» пять бутылок вина (две бона, две шамбертена и поммар); с помощью Дос Пассоса еще и кварту виски «Хейг» и еще кварту горячего бренди «Кирш», с посторонней помощью или без нее. По-видимому, он хотел продемонстрировать Биллу свое знание вин и стойкость; но если и так, все равно это была серьезная попойка, в которой новая подруга Хемингуэя приняла участие с энтузиазмом. О чем он пытался сообщить Биллу, помимо того, что похвастался, неясно. Однако к настоящему времени Полин, богатая молодая женщина из Пигготта, стала укоренившейся чертой его эмоционального ландшафта.