Энни робко покосилась на меня — это было так не похоже на нее, что я даже не сразу сообразила, что она смущена. Мы столько раз до этого говорили с ней о сексе, а вот о религии — в первый раз.

— Да, — кивнула я. — Я обычно забегала в собор между уроками — тогда я объясняла это тем, что меня, мол, просто тянет к искусству, — но сейчас…. Нет, наверное это благодаря ощущению, которое испытываешь, когда сидишь здесь.

— Угу… стало быть, нас обеих тайно тянуло в церковь, только мы этого не понимали. — Она ухмыльнулась и вновь стала похожа на ту самоуверенную, дерзкую Энни, которую я знала с детских лет. — Обычно я заходила в эту церковь — может, из-за того, что она носит имя какого-то итальянского святого. Знаешь, одно дело — перестать быть католичкой, совсем другое — перестать считать себя итальянкой.

— Dio mio! — в притворном испуге воскликнула я. — Выкинь это из головы! Неужели ты считаешь, — уже более серьезным тоном добавила я, — что перестала быть итальянкой из-за того, что стала лесбиянкой?

— Да, звучит глупо, согласна, но тогда я не понимала, чем — или кем — мне придется пожертвовать. Хорошо хоть не лучшей подругой… — Энни порывисто сжала мою руку. — Кстати, ты в курсе, что я ни слова не говорила матери — призналась, только когда мне стукнуло шестнадцать? А решившись, сначала пришла сюда. Я молилась, чтобы для матери это не стало ударом — чтобы она не перестала… любить меня.

Голос Энни дрогнул. Я взяла ее за руку и держала, пока она снова не была в состоянии говорить.

— Я сидела тут и молилась. Вошла какая-то старушка и села возле меня. Типичная итальянская бабулька: черное платье, черный платок на голове, седые волосы — то есть я могу поклясться, они были седыми, когда она вошла, — горб размером с баскетбольный мяч, и ни одного зуба во рту. Помню, как она прошамкала что-то, пока усаживалась. Ну, вот сидим мы, значит, рядом, и вдруг она поворачивается и, взяв меня за руку — ну вот как ты сейчас, — говорит: «Не бойся, Анна Мария, твоя мать любит тебя такой, какая ты есть, и всегда будет любить». Я уже открыла было рот, чтобы спросить, с чего она взяла, что я боюсь — может, мы знакомы, — но едва обернулась, как мне в глаза ударил сноп света. На фоне этого сияния я смогла различить лишь силуэт старухи, только теперь она уже не была ни старой, ни седой — солнце било ей в спину, отчего ее фигура казалась словно сотканной из золотисто-розового света. Волосы у нее вдруг стали длинные и сверкали словно серебро. Ослепленная, я на мгновение отвернулась. Миг — и она исчезла. А на том месте, где она сидела, лежало вот это… — Энни, порывшись в кармане, вытащила маленький беловатый камешек. В середине его была небольшая выбоинка, придававшая ему форму полумесяца. — Я забрала его и держала в руке во время разговора с матерью. Я призналась ей, что я лесбиянка. Догадываешься, что она мне ответила?

— Что лучше уж лесбиянка, чем putta,[15]как твоя кузина Эста, — пожала плечами я, дословно повторив то, что Энни сказала мне много лет назад.

— Да… а потом она обняла меня и отругала, что я так долго молчала. Та старуха оказалась права, Калли… Моя мать всегда любила меня. — Энни смахнула слезинку. Сильвана Мастрояни умерла от рака, когда Энни было восемнадцать. — Не будь ее, у меня бы не хватило духу признаться во всем матери, и она бы умерла, так и не узнав…

Энни замолчала, стараясь справиться с собой. Немного успокоившись, она продолжила:

— Я всегда считала, что эта старушка была ангелом… или, может — после всего, что я услышала от тебя, — феей, или божеством какого-то древнего итальянского культа. Поэтому я верю, когда ты говоришь, что в колледже тебя окружают ведьмы и феи. — Энни широко улыбнулась. — Меня это нисколько не удивляет! Ты всегда была немного… эээ… странной.

— Вот спасибо! — рассмеялась я. — Еще скажи — больной на всю голову!

— Нет-нет, я совсем не это имела в виду. Просто твое окружение — рано умершие родители, суровая тетушка, черствая, словно прошлогодний сухарь, которая запрещала тебе все на свете…

— Вовсе нет, она не такая уж плохая, — вдруг обиделась я.

— Ладно, ладно, беру свои слова назад. Я вовсе не собиралась обидеть тетушку Аделаиду — просто имела в виду, что в такой обстановке ты была просто обречена стать героиней какой-то сказки… так оно и вышло!

— Какая уж из меня героиня! — отмахнулась я, страшно довольная, что Энни ни на минуту не усомнилась в моих словах. — Просто младший преподаватель.

Энни порывисто обняла меня за плечи.

— Эй, не вешай нос! Судя по тому, что ты рассказала, ты для них представляешь огромную ценность — для всех этих фей, ведьм и… кто там у вас еще есть? Ведь ты как-никак привратница! Так что будет тебе контракт!

Что ни говори, но проснуться утром в номере отеля одной, да еще на Рождество, довольно хреново. Впрочем, общество Ральфа — теперь он спал, уютно устроившись в ведерке из-подо льда, куда я положила кусочек фланели, — придавало моему одиночеству оттенок легкой пикантности, вполне достаточной для того, чтобы я имела полное право пожалеть себя. Еще бы, ну чем не бедная Золушка, которую никто не любит, кроме ее маленького друга!

Чтобы утешиться, я заказала для нас обоих грандиозный завтрак (и плевать на то, во сколько это обойдется Полу!), потом, сунув Ральфа в карман, отправилась гулять туда же, где была накануне. Сначала мы с ним восхищались гирляндами лампочек, украсивших Международный торговый центр, потом любовались огромным деревом посреди зимнего сада. Внутри было так безлюдно, что я позволила Ральфу вскарабкаться на пальму, решив, что после трех дней затворничества в гостиничном номере он это заслужил. К тому же ему будет полезно немного поразмяться. Мышонок вернулся, притащив с собой крошечный отросток пальмы, который положил мне на колени с таким видом, словно это был рождественский подарок.

— Спасибо, — улыбнулась я, скормив ему кусочек пончика. — И тебе веселого Рождества, малыш!

Потом мы с ним отправились к мемориалу. Ральфу понравилось шнырять в траве, а когда я, немного устав, присела на остатки стены, он принялся деловито обследовать камни кладки. Через минуту мышонок юркнул в какую-то щель, а еще через минуту я услышала, как он пронзительно запищал. Вслед за этим до меня донеслось негромкое шипение и все стихло. Встревожившись, я присела на корточки и заглянула в щель между камнями.

— Ральф?

Вдруг он наткнулся на змею? Проголодавшаяся змея наверняка не откажется полакомиться мышонком.

Я попыталась раскачать замшелые камни кладки. Вообще-то настоящая ирландская стена кладется без известки, но местный архитектор воспользовался строительным раствором. Воровато оглядевшись, я схватила валявшийся на земле отколотый кусок плиты и принялась выворачивать камень. Не успела толком раскачать его, как из щели выбрался сердитый и взъерошенный Ральф, преследуемый по пятам какой-то чешуйчатой зеленой тварью. Оскалив острые зубы, она гналась за ним, судя по всему, вознамерившись ухватить Ральфа за хвост.