Глупые сны. Я перескакиваю из одного в другой, а потом проваливаюсь в темноту.

По спине холод и острые когти ужаса сдавливают грудную клетку.

Я уже знаю, что будет дальше. Мой самый страшный кошмар. Хочу проснуться и не могу. Он затягивает меня все глубже и глубже, не оставляя выбора

…Я на платформе какого-то вокзала, которого никогда в жизни не видела. Четыре или пять путей, высокая куполообразная крыша над головой, через которую внутрь падают ленивые лучи света. В них кружится что-то белое, легкое, невесомое. И я снова думаю, что это снег.

Кроме меня людей нет. Ни одного. Ни на соседних перронах, ни в высоких окнах вокзала. Нигде. Просто все вымерли. Тишина, только протяжно завывает ветер, хотя воздух абсолютно неподвижен, а еще где-то далеко гудит паровоз.

Я осматриваюсь по сторонам, не зная куда идти, не понимая, что я тут делаю и как вообще меня сюда занесло.

— Через пять минут с третьего перрона отправляется поезд дальнего следования. Просьба всем провожающим покинуть вагоны.

Я смотрю на ближайшее табло и вижу номер три.

Третий перрон. Как раз там, где стою я.

Чуть поодаль замечаю поезд. Держу пари, секунду назад его здесь не было. Низ вагонов выкрашен в красный, верх серебристо-серый. Ничего странного, но мне не по себе.

Не знаю зачем, но я иду к нему. Медленно, настороженно, то и дело оглядываюсь.

Оказавшись рядом, заглядываю в первое попавшееся окно. Внутри закрытого купе сумрачно, на столе стоит чай в фирменном стакане в металлической подставке. Над ним вьется пар, а на дне еще не растворившиеся кубики сахара.

И никого. Ни в этом купе, ни в соседнем. Будто все люди исчезли по мановению волшебной палочки. Я иду дальше, продолжая заглядывать в окна. Везде полумрак и ни намека на человеческое присутствие.

Зачем-то стучусь в дверь, но она наглухо закрыта, как и все остальные.

Через три вагона от меня из окон льется яркий свет, и я как зачарованный мотылек, иду туда. Мне хочется хоть краешком глаза заглянуть в тот вагон, потому что там что-то важное. Вернее кто-то

На улице внезапно сгущаются сумерки.

Я уже со всех ног бегу вдоль состава. Сдергиваю на ходу шарф, шапку, скидываю пальто. Бегу, но окна приближаются так медленно, что душит отчаяние. Мне надо успеть. Из-под колес уже вырывается шипение — поезд готовится отправке. Времени остается все меньше.

Наконец, я добираюсь до нужного вагона, сипя и задыхаясь упираюсь руками в металлический бок и смотрю в окно. Пусто. Там никого нет.

Перескакиваю к следующему окну. Там тоже никого. Я даже встаю на цыпочки пытаясь получше рассмотреть, но без толку.

Следующее окно. Следующее.

Сердце гремит все сильнее, и зуб на зуб не попадает от волнения.

Еще одно окно. Еще.

Добираюсь до середины вагона, к самому яркому пятну и заглядываю внутрь.

… На столе сидит малыш. На нем только памперсы и в руках розовая погремушка-шарик. Ребёнок сосредоточенно ковыряет пальчиками игрушку, хмурит бровки. Губешки сложены бантиком.

Девочка.

Я смотрю, как завороженная, боясь упустить хотя бы миг. Жадным взглядом щупаю пухлые ручки, со складочками на запястьях, на щеки, такие сладкие, что хочется зацеловать, и сердце сжимается от нежности.

Я кладу руки на стекло и чуть ли не носом к нему прилипаю, любуясь на малышку.

Она меня замечает. Поднимает взгляд — ясный, сияющий, с янтарными огоньками в глубине, и улыбается. На щеках ямочки.

— Привет, — шепчу едва слышно и глажу холодное стекло.

Ребёнок все слышит, смеется, размахивая погремушкой. От этого заливистого смеха, слабеют колени:

— Где твоя мама?

Она тянется ко мне, прикладывает свою ладошку к стеклу. Я смотрю на нее, на меленькие аккуратные пальчики, и не могу дышать. Поднимаю дрожащую руку и прикладываю к ее ладони. Между нами холодное стекло.

Девочка снова заливисто смеется, смотрит на меня с такой любовью, как умеют только маленькие дети. Мне хочется прикоснуться к ней, поправить светлые курчавые волосенки, расцеловать в щечки.

— Погоди, я сейчас, — бегу к дверям, но они заперты и сколько бы ни била, ни кричала, требуя открыть, — ничего не происходит. Вагон закрыт. Тогда я бегу обратно к окну. Стучу по нему ладонями, кулаками, пытаясь прорваться внутрь, но все бесполезно, а ребенок смеется, думая, что я играю.

Паровоз издает протяжный свист, состав дергается, гремит колесами и плавно трогает с места.

— Нет, нет, нет! — умоляю я, шагая следом, цепляясь за окно, — погоди.

Поезд постепенно набирает скорость, и мне переходится перейти на легкий бег, чтобы держаться рядом с окном. Я не могу оторвать взгляд от малышки, которая внимательно смотрит в ответ и больше не улыбается.

— Остановись, пожалуйста, — стучу по стеклу, — кто-нибудь дерните стоп-кран!

Меня никто не слышит. Здесь больше никого нет. Мне никто не может помочь.

Поезд набирает скорость. Я уже бегу изо всех сил, но заветное окно удаляется все дальше и дальше, а девочка, прильнув к нему, испуганно смотрит на меня.

Расстояние между нами с каждым мигом все больше.

— Стой! — кричу, но мой голос тонет в протяжном свисте, — пожалуйста, стой! Не надо.

Тяну за ним руки, хватаюсь за пролетающие мимо вагоны. Красная краска на них превращается в кровь, которая остается у меня на ладонях.

— Стой, — сиплю и пальцы цепляются пустоту. Поезд уносится прочь, растворяясь во мгле, подкрадывающейся со всех сторон, — вернись.

Ноги больше не держат, я падаю на колени и закрываю глаза.

Мне так больно…Не снаружи, внутри. Живот будто режут тупыми ножами, выворачивают наизнанку.

Уже слишком поздно…

Открываю глаза и вижу себя в белоснежном свадебном платье из струящегося атласа. Я сижу на окровавленной земле и мои руки по-прежнему в крови.

Снег падает мне на плечи, и я понимаю, что это пепел.

— Тише, Ясь. Тише, — слышу голос, которые выдёргивает меня из кошмара.

Я просыпаюсь, рыдая в голос. Меня трясет, мне больно. Мне кажется, что я сейчас умру от разрыва сердца. Влад прижимает меня к себе, гладит по голове, пытаясь успокоить, но все бесполезно. Я реву взахлеб, цепляясь за его плечи, обливая его слезами и трясясь всем телом.

— Яся, девочка моя. Тихо. Просто сон.

Это не просто сон. Это мой кошмар, моя расплата за содеянное. Я вижу его постоянно с тех пор, как три года назад сделала свой выбор.

— Что тебе снилось? — спрашивает Швецов, аккуратно целуя меня в нос.

— Я не помню, — не могу сказать правды. Просто не могу и все, это запретная тема, мой крест, с которым мне жить до конца дней.