– Ну где же ты, Роман?! – кричала моя душа и томилось сердце.

Наконец хлопнула дверь. Я бросилась навстречу:

– Слава Богу, ты приехал!

Смотрю на него, и не узнаю. Лицо серое, губы синюшные, пальцы рук мелко дрожат. Проводила его к дивану, помогла раздеться, накапала корвалола в стакан с водой и дала выпить.

– Приляг, отдохни, – прошу его, но он не хочет.

– Мне бы борща, – говорит со слабой улыбкой.

– Господи, да я мигом!

Я бросилась в кухню, накрыла на стол. Он ест, а ложка пляшет в руках. Поел, вижу: немного успокоился. Ни о чем не расспрашиваю, жду, пока сам расскажет, что случилось.

– Идем, приляжем, я потолковать с тобой хочу, – говорит мне Роман.

Прилегли на кровать.

– Захожу я в помещение суда, а там людей в коридоре – видимо-невидимо… – начал он.

Мы всегда так делали. Когда один из нас ездил куда-нибудь по делам, то потом обязательно рассказывал все до мелочей.

– Так вот, прошелся я по коридору, – продолжает он. – А там, в основном, люди преклонного возраста. Духотища – не продохнуть. Даже стульев нет, чтобы старикам присесть. На все помещение – пять стульев. Куда идти, к кому обратиться – неизвестно.

– Откуда же нам знать, если мы и порог суда никогда не переступали.

– Вижу, пожилые люди заходят в один из кабинетов. Читаю табличку на двери кабинета: «Судья Пирсык Марина Григорьевна». Решил – зайду: пусть судья проверит, все ли необходимые документы собраны, и посоветует, куда их сдать.

– Ты все правильно решил.

– Занял очередь и жду. Люди входят и выходят. Кто быстро и со слезами на глазах, кто подольше задерживается. Часа два выстоял. Наконец подошла и моя очередь. Захожу в кабинет, здороваюсь. А там сидят секретарша и такая себе патлатая, надутая краснорожая дамочка-судья. «Можно?» – спрашиваю. «А вы кто?» – важно спрашивает она. – «Я – дитя войны», – отвечаю.

– И что дальше?

– А она, – Роман сглотнул клубок в горле, душивший его, – вдруг разъярилась, аж пена на губах! И как закричит на меня, будто на мальчишку: «И куда вы все без конца претесь?!» Я даже растерялся, но никуда не денешься, если пришел и два часа выстоял. «Мы – дети войны», – бормочу. «Прутся и прутся! – не унимается, вопит она. – Какие вы дети войны?» – «А кто же?» – я даже оторопел. – «Вы – упыри!» Я прямо онемел. Веришь или нет, но эти слова были – будто выстрел в самое сердце. Стою, словно кипятком ошпаренный, а в голове одно сидит, как гвоздь: «Вы – упыри!»

Я повернулась и взглянула на Романа, а у него по щекам бегут две слезинки. Сняла я эти слезы своими губами. Больше, чем полстолетия прожили мы рядом, но еще никогда не видела я слез на его глазах.

– Не надо, любимый, – шепчу ему.

– Еле выбрался на улицу, достал таблетку нитроглицерина. Уже мысленно с тобой попрощался: думал, все, тут мне и конец. Даже эпитафию себе подобрал. Помнится, какая-то писательница хотела, чтобы на ее могиле написали: «Теперь у меня уже ничего не болит». Вот эту самую.

– Не мели глупости, нам еще рано о смерти думать! И как же так можно?! – вскипела я. – Как эта женщина, представитель государства, могла так сказать?! Она хотя бы представляет, что каждому из нас довелось пережить в те годы?

– Не волнуйся, дорогая, тебе вредно, – теперь уже Роман меня успокаивает, но я никак не могу взять в толк, как такое могло случиться: – Нет, все-таки, скажи мне, как подобные люди могут занимать такие должности? И неужели мы похожи на упырей, пьющих чужую кровь?

Мы еще долго не могли успокоиться, обсуждали случившееся и утешали друг друга. А потом опять была бессонная ночь, несмотря ни на какие снотворные таблетки…

На следующий день у меня опять случился приступ астмы. Роман чувствовал себя плохо, но сказал, что пойдет принести свежей воды. Принес и сел на диван в соседней комнате.

– А мы все равно засадим весь огород и соберем всю нашу большую семью. Верно, Марийка?

– Конечно, дорогой.

– Хочу обзвонить детей и напомнить им, что они обещали собраться вместе в этом доме, – сказал он и взял мобильный телефон.

Я слышала, как он звонил Даринке, интересовался, как дела у ее сына, познакомилась ли она с хорошим человеком, не подхватила ли простуду. Потом Роман переговорил с Иринкой, которой до сих пор нравилось, когда ее называли Ежиком. Спросил, понравились ли ее мальчишкам свитера, которые мы подарили им ко дню рождения. Долго говорил с мальчиками и взял с них честное слово, что они обязательно приедут нас проведать.

– Марийка, но ведь мы же не упыри? – внезапно спросил Роман, все еще переживая обиду.

– Не думай больше о том, что наплела эта женщина, дорогой, – сказала я.

Внезапно Роман умолк. Я немного полежала, вслушиваясь в тишину. Внезапно что-то кольнуло под сердцем, подсказав мне, что надо его позвать.

– Роман! – крикнула я из соседней комнаты.

– Роман… – растерянно повторила я, но ответа не было.

Я вскочила с кровати и, не обуваясь, выбежала из спальни и бросилась к нему. Бледный Роман сидел на диване, склонив голову и закрыв глаза. И я мгновенно поняла, что он… что он уже мертв! Я приблизилась к нему, все еще не веря, что он меня покинул. Опустилась на колени рядом с ним, провела ладонью по бескровному лицу.

– Роман, – тихо попросила я. – Скажи… скажи хотя бы еще одно слово, напоследок… Умоляю тебя!

Я глажу его лицо, упрашиваю назвать меня по имени или вымолвить хоть что-нибудь, но он молчит. Наклонилась, припала к его груди. Она еще теплая, а сердце… Сердце больше не стучит. Ужасная реальность пронзила меня, как нож, обожгла до беспамятства.

– Роман! – закричала я, заламывая руки. – Как ты мог?! Ведь мы же хотели, как Петр и Феврония!.. Ты же обещал!..

Роман, тебя уже нет среди живых, а я все время говорю с тобой. Все мои мысли – о тебе и только о тебе.

Все вышло так, как ты хотел. У твоего гроба собралась вся наша семья: дети, их жены и мужья, внуки. Горько плачет наша первая дочь – Даринка, заливается безутешными слезами Иринка, когда-то такая строптивая и неукротимая. Сыновья утирают слезы и не стыдятся их. Здесь все твои внуки. Все вместе – но не так, как мечталось. Я успокаиваю себя мыслью, что и ты здесь, что ты все видишь, и душа твоя радуется хотя бы тому, что мы рядом с тобой. Я верю, что любовь может преодолеть смерть в детях, рожденных от этой любви. Вот они – твои дети и внуки, а значит, ты жив в каждом из них…

А я в эту минуту почему-то вспоминаю, что так и не успела признаться тебе в своей маленькой лжи. Хотя сейчас я уже не жалею о том, что когда-то сказала тебе неправду.

В доме без тебя, Роман, поселилась печаль. Она путается под ногами, прячется по углам, проникает в каждую щель, таится под нашей кроватью, холодом проникает под одеяло по ночам. Печаль залегла и между страниц твоих любимых книг. Еще совсем недавно ты переворачивал их, и страницы приветливо шелестели под твоими пальцами, впитывали тепло твоих рук, радовались встрече с тобой. А теперь они немо и сиротливо замерли на полках шкафа.