Услышав эти простые слова, Сердар почувствовал, что у него подкашиваются ноги и кружится голова. Известие, которого он ждал целые месяцы и которое должно было показать ему, остались ли у него еще семейные связи, привязывающие его к жизни, или он всего лишь пария для своих и авантюрист для общества, — это известие Нариндра наконец привез. Оно здесь, в двух шагах от него; через десять секунд он прочтет его; жизнь его стояла на карте, решалась судьба… если ему некого больше любить, не на что надеяться… но нет, это невозможно. Его милая Диана, обожаемая сестра, не могла изгнать его из своего сердца… Естественно, что в тот момент, когда мысли роем теснились у него в голове, сплетаясь одна с другой, ноги не могли его больше держать, руки дрожали, голос был сдавлен… Вот уже двадцать лет, как он бродит по миру, склонив голову, удрученную презрением родных и проклятием своего отца!.. И ничего этого он не заслужил… Бог тому свидетель! Людское правосудие ошибается, но Божье никогда!

Вы не можете не понять теперь жгучей скорби человека, так несправедливо опозоренного… Скорби авантюриста, известного под именем Сердар, при воспоминании об этой прелестной белокурой головке, о сестре, которую он покинул ребенком и затем в один прекрасный день нашел ее сына и дочь, явившихся к нему с просьбой спасти их отца от мести сипаев… Он спас их всех троих, послав им свое имя вместо привета, когда пакетбот уносил их с Бомбейского рейда. При воспоминании о сестре, ставшей женщиной, женой и матерью в семье, которая могла быть и его семьей, он чувствовал ненависть к тем, которые изгнали его, не пожелав даже выслушать, и в то же время у него появлялось безумное желание вернуться во Францию с гордо поднятой головой и доказательствами своей невиновности в руках, чтобы понудить людское правосудие, осудившее его, признать свое заблуждение и возвратить ему честное имя, украденное негодяями… Он знал теперь, где ему достать эти доказательства, и то, чего он не сделал для тех, которые прокляли его кровь от своей крови, плоть от своей плоти, не желая принять, выслушать и снова разобрать дело, он сделает во имя воспоминаний своего детства, во имя сестры, которую он так любил, а для этого было достаточно, чтобы она написала ему: «Брат, вернись… я никогда не обвиняла тебя, я никогда не проклинала тебя… брат, вернись, я люблю тебя».

И если этот человек через две минуты… через две секунды узнает, написала ли ему это сестра, — неужели вы думаете, что он не имеет права волноваться?

И он даже не спросил Нариндру, почему он дал ему сигнал остановиться посреди озера, не следили ли за ним шпионы, занимаются ли до сих пор английские газеты Нана-Сахибом и им, Сердаром, подозревают ли о том, где они скрываются… Ее письмо… он думал только о ее письме, и когда Нариндра в тот момент, как ступил на землю, протянул ему пакет, он схватил это письмо, как скупец, хватающий потерянное им и снова найденное сокровище, прижал его к своему бьющемуся сердцу и, вернувшись немедленно на борт шлюпки, бросился в каюту, закрыл двери и люки, зажег лампу и положил драгоценное послание на стол. Писем оказалось пять; почему пять, когда только три человека знали, куда ему писать: лорд Ингрэм, верный друг, всегда веривший в его невиновность и давший совет Эдуарду и Мэри обратиться к нему с просьбой спасти отца, бывший консул Калькутты, уполномоченный восстания в Париже, и сестра, которой он писал?

Он взял наудачу одно из них, желая испытать, поможет ли ему слепой случай найти именно то, которое он желал, и случай не обманул его — он взял письмо, которое бросилось ему в глаза своим изящным видом. Заметили ли вы, что наружный вид писем почти всегда отображает характер тех, кто их пишет, особенно женщин; а на этом, кроме изящества, была еще печать с гербом Монморов и Кемпбеллов. Дрожащей рукой сломал он печать, пробежал первые строчки и остановился, задыхаясь от волнения.

Да, это было письмо сестры, которое начиналось так:

Дорогой брат!

Я никогда не обвиняла тебя, а следовательно, никогда не судила, но я много плакала о тебе и люблю тебя, как любила всегда…

У него не хватило сил читать дальше, он опустил голову на руки и заплакал… Вот уже двадцать лет, как он не плакал… с того дня, когда военный совет лишил его чинов, когда с груди его сорвали орден Почетного легиона… он плакал теперь второй раз.

Плачь, бедный мученик чести! День оправдания наступит. Какова же будет твоя радость, когда ты, увидев свою любимую сестру, протянешь ей доказательства твоей невиновности, говоря:

«Читай… уже оправданный в твоем сердце, я хочу быть оправданным и твоим умом, прежде чем ты поцелуешь меня в ответ на мой поцелуй».

Фредерик-Эдуард де Монмор-Монморен действительно дал себе клятву, что он увидится с сестрой только в тот день, когда ему удастся вырвать доказательство своей невиновности у негодяев, которые погубили его. Говорят, что слезы успокаивают; во всяком случае, они оказывают благодетельное действие на нервы, и Сердар мало-помалу почувствовал это… Он мог продолжать чтение письма.

Письмо было полно благодарности за спасение мужа и отца. Она уже знала о насилии, примененном для спасения майора, которого честь обязывала умереть на своем посту; она была ему благодарна за то, что таким способом он спас честь офицера, спасая жизнь мужа; она знала, что он открыл свое имя Лайонелу Кемпбеллу, Эдуарду и Мэри только в тот момент, когда лодка, увозившая его обратно на берег, отчалила от парохода, шедшего в Англию, и ласково упрекала его за это.

Вдруг Сердара снова охватило сильное волнение. Что он прочел? Почему вскочил весь бледный, дрожащий?.. Диана писала ему, что Лайонел назначен полковником 4-го шотландского полка, стоящего гарнизоном в Бомбее, а Эдуард — прапорщиком того же полка. Могла ли она после этого оставаться в Англии с Мэри, когда ее муж, сын и брат, все, что для нее дорого в этом мире, будут вдали? Нет, сердце ее не могло устоять, а потому все они едут вместе на следующем военном судне, отправляющемся в Бомбей, и судно это называется «Принц Уэльский». Этот первоклассный броненосец этот находится под командой лорда Ингрэма, который всегда защищал его, всегда был искренним другом Фредерика де Монмора, т. е. Сердара… Через три недели или через месяц после того, как он получит это письмо, «Принц Уэльский» будет в Бомбее… Она знала об его участии в восстании, но все теперь кончилось, наступило полное умиротворение, и ее муж, поддерживаемый лордом Ингрэмом, получил от королевы приказ даровать амнистию Фредерику де Монмор-Монморену, признать его невиновным в участии, принимаемом им в восстании, запрещая кому бы то ни было преследовать упомянутого Фредерика де Монмор-Монморена, за исключением того случая, если он будет по-прежнему упорствовать и с оружием в руках препятствовать восстановлению власти ее величества в принадлежавших ей индо-азиатских владениях… И Диана надеялась, что брат ее уже давно сложил оружие и не нарушает королевского благоволения, продолжая служить идее, без сомнения, великодушной, но эфемерной… Не может быть, чтобы он пожелал иметь своими противниками зятя и племянника, которые как солдаты вынуждены будут повиноваться данному им приказу! Диана не думает этого, она убеждена в противном…

— Бедная Диана, если бы она знала! — сказал Сердар, дочитав длинное письмо до этого места. — Ах! Рок преследует меня, несчастья не перестают сыпаться на мою голову. Я не могу изменить своим клятвам и предоставить этого несчастного принца на волю англичан, которые в виде трофея повезут его из города в город, отдав его на поношение первым встречным… А с другой стороны, могу ли я отказаться от свидания, назначенного мне сестрой, не рискуя ослабить ее любовь к себе?.. И эта амнистия, которая дается только мне, могу ли я воспользоваться ею, не рискуя прослыть изменником в глазах моих товарищей?.. Что делать, боже мой? Что делать? Просвети меня лучом твоей бесконечной мудрости… Ты не допустишь торжествовать злу, разве только с той целью, чтобы заметнее было твое правосудие… Неужели я мало еще страдал и не имею право надеяться на мир и покой?