Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А-а-а-а-а!..
Такого вопля остров не знал долгие-долгие ночи.
В нем было столько тоски, безнадежности и отчаяния, что листва на королевской сикоморе заколыхалась и зашелестела, будто от порыва ураганного ветра, деревья в ужасе пригнулись, и даже земля вздрогнула под ногами.
Франц съежился и зажмурился, ожидая неизвестно чего.
Но вот вопль стих. Ничего не происходило, и мальчик раскрыл глаза. Его взгляд сразу упал на длинный, узкий кинжал, лежавший в глубине тайника на бархатной подкладке.
Франц взял кинжал, лезвие вспыхнуло золотой молнией, и на какую-то долю секунды мальчик увидел в зеркальном клинке отражение своего испуганного лица.
Франциск сделал глубокий вдох и приготовился драться в первый и, возможно, последний раз в своей короткой жизни. Он развернулся, взмахнул кинжалом, собираясь прыгнуть на Плакальщика, да так и застыл.
Поляна была пуста.
От бугристых корней гигантской сикоморы и до самой кромки леса – лишь блеклая трава и бурьян.
Франц бешено заозирался. Со всех сторон поляну окружала клубящаяся стена тумана, но Плакальщик куда-то исчез.
«Ну, где же чудовище?»
Вдруг сзади раздался мелодичный голос:
– Он ушел…
Франц даже подпрыгнул от неожиданности, оступился и грохнулся на землю. Кинжал выпал, и мальчик поспешно подхватил его, рывком выставив перед собой.
– Не бойся, дитя.
Франциск уставился на королевскую сикомору: над золотым тайником со ствола на него… глядели глаза. Белоснежная кора выпятилась, сложившись в лоб, нос, подбородок – так ткань обрисовывает лицо, если накрыть его простыней. Казалось, некий дух забрался в дерево, и теперь кора не пускает его наружу.
Древесное лицо ободряюще улыбнулось.
И Франциск каким-то чувством осознал, что оно женское.
– Ну же, – пропел голос. – Встань с земли, дитя солнца…
Франц пару раз глубоко вздохнул и медленно поднялся на ноги.
Филипп тоже зашевелился, жалобно застонал, – и Франц, еще раз оглянувшись по сторонам и не обнаружив ни Плакальщика, ни Беспамятных, метнулся к брату и помог ему присесть.
– Как ты?
Филипп тяжело дышал. Его лицо было не ярче березовой коры. Немного приподнявшись, мальчик в бессилии откинул голову и снова закатил глаза.
– Набери воды из грибницы, – пропело древесное существо и указало глазами куда-то в сторону.
Франц проследил за взглядом и увидел, что в одном месте толстый ствол украсило кружево ярко-красных грибов.
– Не бойся, дитя. Мы ждали тебя, чтобы протянуть руку помощи…
Франц вскарабкался на корень и оказался вровень с древесным лицом. Оно действительно было женским – и довольно красивым, но невыразимо печальным. Надо лбом создания узнавались очертания короны.
– Вы… вы – королева ледяных фейри? – спросил Франц.
– Верно, – печально ответило существо. – Души моего народа дремлют в стволах белокожих сикомор, видя сны о далеком севере, куда однажды нам предстоит отправиться. Но когда Мертвый Принц запечатал королевскую сикомору, я проснулась и с тех пор ждала… Много снежных, прекрасных снов прошло мимо меня, а я, хранительница сердца этого древа, их не видела. Я пребывала между явью и дремотой, чтобы однажды спеть песнь тому, кто будет искать печать, ибо знала, как опасен тот, кого Принц поставил охранять кинжал… Но это позже, а пока набери воды своему брату, роса сикоморы придаст ему сил. Ну же!
Франциск поскорее окунул сомкнутые лодочкой ладони в грибницу – багровые волны образовали что-то вроде чаши. Он набрал сияющей, прозрачной воды, а после спустился и дал брату напиться. Едва Фил сделал пару глотков, его щеки немного посвежели, хотя привычная бледность так и не исчезла.
Франциск вернулся и набрал еще и снова напоил близнеца. И так несколько раз, а потом сам отпил из грибной чаши. Вода была свежая и кристально чистая и показалась мальчику самой вкусной, что он когда-либо пробовал. Может, роса действительно была волшебной, а может, его просто мучила жажда.
Напившись, Франциск почувствовал прилив спокойствия и уверенности и, оглянувшись на лес, не ощутил былого страха.
– Подойди ко мне, дитя…
Франц поднялся и оказался лицом к лицу с королевой фейри. Она ласково на него посмотрела – и была в том взгляде и нежность, и печаль.
– Бедное дитя…
Франциск не знал, что сказать. Он глянул вниз, на отдыхающего у корней сикоморы брата. Они прошли второе испытание! Открыли еще одну печать! Но что случится с ними на обратном пути? Мальчик всмотрелся в туманную стену… Нужно добраться до берега, где в лодке их ждет Калике.
– Не волнуйся, – прошелестела фейри. – Хозяин острова ушел. Он всегда уходит, когда испытание окончено.
– Всегда?
Франц не понял, что имела в виду фейри. Но королева не ответила, лишь сжала губы и скосила глаза, и когда мальчик проследил за ее взглядом, то увидел то, от чего его сердце пропустило удар, а потом зачастило.
Там, у белых змеистых корней, чуть подальше от древа, лежала куча самых разных вещей. Мальчик чувствовал, что не стоит всматриваться, однако ноги сами понесли его вниз: он перепрыгнул с одного корня на другой, потом спустился на землю и приблизился.
Первое, что бросилось в глаза, было золотое зеркальце.
Воображение нарисовало девочку – одну из тех, которые приходили в гости к его матери, сидели на краешке кресла и смущенно глядели в чашку с чаем.
Потом Франц увидел чей-то маленький пиджачок с блестящими, похожими на жуков-бронзовок пуговицами. Такие пиджачки носят в школах-интернатах для богатых детей.
Еще валялись пальто, сорочки, сюртуки, помятые шляпы, атласные ленты которых истрепались, а кружева пожелтели.
И еще была обувь.
Много обуви.
Почти вся она прогнила и расползлась по швам, будто пролежала поддеревом долгие-долгие годы. Ботинки раззявили пустые пасти, их никому не нужные шнурки расползлись в стороны гнилыми водорослями. Шелковые туфельки вспухли, будто дохлые белые мыши, в чьи животы набились черви.
Груды одежды и обуви кое-где поросли травой и бурьяном, и многие предметы было трудно распознать.
У Франца перехватило дыхание, перед глазами поплыло.
Мальчик согнулся и ухватился за корень, чтобы не упасть, а в следующее мгновение рухнул на колени, и его вырвало.
Отдышавшись и утерев рот, Франц встал и, стараясь не глядеть на ворохи одежды, на трясущихся ногах вернулся к ледяной фейри.
И сейчас, именно сейчас с ним кое-что происходило.
Как удар молотка разбивает кость за костью в теле осужденного, так и каждый шаг, который делал Франциск, ломал что-то в нем самом.