Саши это вызвало изумление: он никак не ожидал в простом, отнюдь не престижном техническом ВУЗе встретить парней и девчонок такой начитанности, деликатности в отношении к людям, такой истинной, не искусственной интеллигентности, то есть, умению слышать и слушать не только свои собственные, но и иные мнения, не схожие с этими собственными. Саша незнамо почему полагал, что таковыми могут быть лишь ребята в гуманитарных ВУЗах, он и не предполагал, как уютно станет ему среди этих весёлых и доброжелательных будущих технарей. Именно среди них, чего не было в школе, в Саше вдруг как будто открылось второе дыхание, сказать, что ему страстно захотелось сочинять и сочинять — не сказать, значит, ничего. Из него просто попёрли стихи, часто — прямо на лекциях, из-за чего потом ему приходилось просить записи лекций у кого-то из ребят. И, разумеется, на всех групповых посиделках-квартирниках Саша много пел своих новых песен, более того, одногруппники так полюбили его песни, что всегда просили его брать с собой гитару обязательно на любое сборище, многие из них записывали его песни в большом количестве на свои магнитофоны. Стихи его стали очень сильными, яркими, прелестными по глубине и выражению…

…Зачем я снова здесь, какой безумный ветер

Занёс меня сюда, где жив былого прах,

Где сковывают взор знакомых зданий клети

И Яузы изгиб в бетонных берегах…

Стихи буквально теснились в его голове, наскакивая друг на друга, очень жаль Саше бывало, когда они ему снились, но проснувшись, он не мог их вспомнить. Сашу несла некая невидимая мощная волна, все звёзды в небе вели его, и некто всемогущий в небесах, глядя на Сашу из неимоверного бездонно-космического далека, счастливо улыбался, глядя на чудесное своё, ангельское творение, но…

Никто не может объяснить, почему почти всегда творцу, будь то в прозе или стихах, в музыке или живописи, в кино или мастерском рукоделии, оказывается в какой-то момент недостаточно восторгов окружающих людей, причём, восторгов искренних, сумасшедших. Почему почти всегда творцу в какой-то момент хочется хотя бы скромного, хотя бы малого признания его творений мастерами уже известными, выдающимися, почему так? Нет ответа. Но — это так.

Есть некая неписаная подлость жизни, которую ни в какие века никому до сих пор искоренить на удалось: талант может быть ярчайшим, самобытнейшим, восхитительным для всех, кто его слышит, видит, но никак не получается у этого таланта встретить того единственного человека на жизненном пути, который откроет этому таланту «зелёную улицу». Встретить такого человека в жизни — огромная, огромнейшая редкость, по существу, это случайность, но именно большей части демиургов с даром небес не приходится встретить такую случайность, такую крохотную капельку простого везения…

И однажды кто-то (Саша не рассказывал подробностей о том, кто именно) устроил Саше договорённость о встрече с тем самым, боготворимым Сашей бардом, чтобы этот бард послушал Сашины песни и…что должно было быть дальше, Саша и сам не понимал. Потом он рассказывал одногруппникам, рассказывал совершенно спокойно и даже вовсю смеясь и издеваясь над самим собой, как бард принял его у себя дома где-то в Арбатских переулках, как долго слушал его песни и потом сказал, что в общем-то неплохо, но — мрачно, так что пока обещать никаких перспектив не приходится, пока надо творить и творить дальше, а потом видно будет… И Саша смеялся над собой, и никто не знал, что слова любимейшего барда, пригвоздившего его песни словами «мрачно», огромной иглой вонзились в его сердце. Было необъяснимо, как человек, писавший такие чудные стихи, мог так с размаха лихо налепить ярлык с острыми, в кровь ранящими иглами, не задумываясь о том, как ранил настоящего поэта, не такого же, как он, другого по выражению и мировосприятию, но отнюдь совсем не мрачного, а просто — другого, вот не дал себе труда прикусить свой прекрасный бардовский язык и найти другие слова, которые не будут острым ножом кромсать сердце другого, чем он, поэта.

Саша сам, никто его за язык не тянул, рассказывал об этом своём, как он говорил, полном провале у любимейшего, славнейшего барда, рассказывал своим одногруппникам, смеясь — не над бардом, нет! — над самим собой, так смеётся ребёнок, когда случайно сделает какую-то нелепость, и всем кругом смешно, все тычут в него пальцем: «Ну, и дурачок!», и ему больно от этого, очень больно, но чтобы никто не заметил, как ему больно, он сам начинает над собой смеяться. Так и Саша. Одни его участливо успокаивали, другие втайне недоумевали, не понимая, зачем надо рассказывать о своей неудаче, и лишь очень немногие видели, как ему больно, и как он, выставляя напоказ, как знаменитый бард прокатил его мордой о стол, размазал в хлам, тем самым пытается обмануть самого себя…Но он так и не смог себя обмануть, именно после этого прослушивания, которого Саша ждал, как исполнения заветнейшей мечты, ждал, как ждут, что вот-вот с этого и начнётся его настоящая жизнь, та, для которой он и явился на божий свет, именно после этой гнусности славного песнопевца Сашу как будто стёрли ластиком: вместо того, прежнего, такого открытого, с лучащимися синими глазами Саши, остался лишь едва видный отпечаток. Но кто-то невидимый, хранящий Сашу, всё продолжал и продолжал упрямо диктовать Саше стихи, но Саша больше не хотел их записывать, не хотел давать им мелодии, он просто больше вообще ничего не хотел, и чудесные строки умирали так и не увидев свет: Саша не давал им выйти в жизнь, они толпились в его душе, в его мозгу, но он не выпускал их, и они — умирали. Он стал ощущать и воспринимать себя как кусок дерьма, и стихи свои — как дерьмовую бездарщину, тогда зачем всё это? Зачем их записывать, придумывать им нежные мелодии? Кому это всё нужно? Ему самому?

Он не повесился, не сиганул с крыши высотного дома, он продолжал жить, но он совсем перестал ходить на дружеские вечеринки, как бы отчаянно его ни зазывали, он с грехом пополам закончил ВУЗ и даже в каком-то НИИ проработал обязательные после тогдашнего распределения института 3 года, ни с кем в том коллективе не сблизившись, не сдружившись…Бывшие одногруппники звонили ему постоянно, всё время его куда-то звали, уговаривали пойти, поехать с ними туда, где ему (они были уверены!) будет интересно, но он отказывался. Правда, несколько раз сам с собой, в одиночестве, съездил на Грушинский фестиваль, но выступить там ни с одной из своих прежних песен так и не решился, а слушать песни