Раньше Маати думал, что борьба за власть состоит из крови, пожаров, предательства, интриг и угроз. Если прислушаться, в монотонных речах утхайемцев все это было, но в неожиданно скучном виде.

Разговор с Семаем прошел лучше, чем Маати рассчитывал. Старшему поэту было совестно, что пришлось привлечь имя Идаан Мати, но мальчик сам напросился. А главное, времени оставалось все меньше.

Теперь все зависело от сообразительности противника. Между днем, когда выяснится главный претендент, и провозглашением хая Мати останется лишь небольшой зазор. Маати узнает, кто все это подстроил, кто использовал Оту как прикрытие, кто пытался убить его самого. И если он окажется в нужное время в нужном месте, если поведет себя мудро, то, возможно, сумеет что-то предпринять. Заручиться поддержкой Семая — еще один задел на будущее.

— …Было бы мудро обратить внимание Совета на вопрос, поднятый нашим добрым собратом из Дома Сая, — сказал бледный наследник семейства Дайкани. — Дни становятся короче, настало время подготовки к зиме. Пора чинить крыши, наполнять амбары и загружать склады, собирать урожай, чтобы хватило и людям, и животным…

— Не знал, что хай и для этого нужен! — прошептал знакомый голос. — Вот занятой был человек… Кто ж его теперь заменит?

Рядом с Маати плюхнулся Баараф. От него несло вином, щеки порозовели, глаза блестели. С собой он принес сверток из промасленной ткани, полный жареной форели, который библиотекарь тут же протянул Маати. Почти радуясь, что можно отвлечься, Маати взял кусочек рыбы.

— Что я пропустил? — спросил Баараф.

— Ваунёги — наша темная лошадка, — сообщил Маати. — Их упомянули четыре семейства, а еще два настойчиво хвалили. Думаю, Ваунани и Камау расстроены, но слишком ненавидят друг друга, чтобы объединиться.

— Это верно, — сказал Баараф. — Идзян Ваунани сегодня подрался с внуком старого Камау в чайной в ювелирном квартале. Говорят, разбил ему нос.

— Правда?

Баараф кивнул. Бледнолицый вещал дальше, благополучно забытый. Баараф придвинулся к уху Маати.

— Родственники заговорили о мести, и тогда старый Камау пригрозил, что отошлет мстителя торговать дегтем в Западных землях. Якобы боится, чтобы о его Доме не пошла дурная слава. Скорее, не хочет жечь мосты, если вдруг придется заключать союз против Адры Ваунёги. Очевидно, кто-то купил малышу Адре куда больше авторитета, чем он заработал в постели дочери мертвого хая.

Баараф ухмыльнулся, потом закашлялся и обеспокоенно добавил:

— Только никому не пересказывай! Хотя бы имя мое не называй. Это все ужасно грубо, а я пьяный. Я пришел сюда, чтобы протрезветь.

— Знаешь, а я пришел, чтобы послушать, но тут раздают средство для сна, а не для прочистки головы.

Баараф хихикнул.

— Пришел послушать? Ну и дурак! Только в рыгальных — я имею в виду чайные — люди говорят спокойно. Не знал? Ну, Маати-кя, такие как ты идут в дом утех и любуются танцами, а сами думают: когда же будет постель?

Маати стиснул челюсти. Когда Баараф опять предложил ему рыбу, поэт отказался. Бледнолицый юнец закончил, поднялся толстомордый старик, представился Сиелой Падри и начал перечислять всевозможные достижения своего Дома, начиная с падения Империи. Маати слушал речь и шумное чавканье Баарафа с одинаковым неудовольствием.

Один раз он уже оказался прав, напомнил себе Маати. Баараф — осел из ослов, но говорит дело.

— Предполагаю, — вздохнул Маати, — что рыгальни — шуточное название.

— Как когда. Слушай: все самое интересное можно услышать в чайных к югу от дворцов. Там рядом ростовщики, а деньги всегда оживляют беседу. Ну что, попытаешь счастья?

— Почему бы и нет, — сказал Маати, поднимаясь.

— Ищи, где богатые сынки орут друг на друга. И обрящешь. — Баараф снова зачавкал форелью.

Переступая через ступеньки, Маати вышел из галереи в длинный узкий коридор. Поэт боролся с остатками раздражения, которое у него всегда вызывал библиотекарь, и не сразу заметил женщину в конце коридора. Худая, лицо по-лисьи узкое, простой зеленый халат. Поймав взгляд Маати, она улыбнулась и приняла позу приветствия.

— Маати-тя?

Маати заколебался, но на приветствие ответил.

— Простите, запамятовал ваше имя.

— Мы не знакомы. Меня зовут Киян. Итани мне все про вас рассказал.

Лишь через вздох Маати окончательно понял, что значат ее слова. Женщина кивнула. Маати подошел ближе, осмотрелся через плечо, потом заглянул ей за спину, чтобы убедиться, что они одни.

— Мы хотели послать охрану, — сказала она, — но не придумали, как подойти к вам с мечом, чтобы никто не заподозрил в нас убийц. Я решила, что невооруженной женщины будет достаточно.

— Правильно… Хотя вас не надо недооценивать, верно?

— В общем-то, да.

— Пожалуйста, отведите меня к нему.

Сумерки пропитали город краской индиго. На востоке из-за горных вершин выглядывали звезды; башни взмывали в самые облака. Маати и его спутница шли быстро. Она не говорила, он не принуждал ее к беседе. Ему и так было о чем поразмыслить. Они шагали бок о бок по темнеющим дорожкам, и Киян с улыбкой кивала встречным. Интересно, подумал Маати, сколько человек наутро будут рассказывать, что поэт ушел с Совета с женщиной.

Он часто оглядывался, проверяя, нет ли слежки. Вроде бы никто за ними не шел; впрочем, людей у дворцов гуляло так много, что уверенности не было.

Они дошли до чайной, где в окнах горели лимонные свечи, отгоняющие мошкару. Киян поднялась по широкой лестнице навстречу теплу и свету. Хозяин ее, похоже, ждал, потому что гостей молча отвели в заднюю комнату, где стояли красное вино, тарелка хорошего сыра, черный хлеб и блюдо раннего винограда. Киян села за стол и жестом указала на скамью напротив. Маати присел. Она сорвала с кисти две маленьких ярко-зеленых виноградины, прикусила их и скорчила гримаску.

— Кислые? — поинтересовался Маати.

— Еще неделя, и будут ничего. Передайте мне сыра с хлебом.

Пока Киян подкреплялась, Маати налил себе пиалу вина. Вино было хорошее — вкус насыщенный, чистый и богатый. Маати поднял бутылку, но Киян покачала головой.

— Ота придет к нам сюда?

— Нет. Мы пережидаем, чтобы не привести к нему никого лишнего.

— Мастерски, — заметил Маати.

— Вообще-то я в этих делах новичок, лишь прислушиваюсь к советам.

У нее была приятная улыбка. Маати не сомневался, что именно про эту женщину Ота говорил в саду в тот день, когда его увели в цепях. Женщина, которую он любил и хотел защитить. Маати поискал в ней черты Лиат — форма глаз, изгиб скул… Ничего общего. Если эти женщины и схожи, то чем — Маати не видел.

Почувствовав его задумчивый взгляд, Киян приняла позу вопроса. Маати покачал головой.