Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жрец, который стоял за Идаан, выступил за ее родных, и конец веревки, обрезанный и завязанный узлом, перешел от Адры к жрецу, а оттуда — на руку Идаан. Церемония, знал Семай, еще не завершена, но едва веревка принята, союз заключен. Идаан Мати вошла в Дом Ваунёги, и лишь смерть Адры вернет ее в призрачные объятья первой семьи. Они поженились, и Семай не имеет права так страдать от этой мысли. Никакого права.
Он встал и медленно вышел через широкую каменную арку из храма. Если Идаан и проводила его взглядом, он этого не заметил.
Солнце не дошло и середины пути, свежий северный ветер сдувал дым от кузен. Быстро проплывали высокие редкие облака, и казалось, что огромные каменные башни медленно кренятся. Семай шел по храмовой земле, Размягченный Камень — на шаг позади. Посетителей было мало: женщина в богатых одеждах сидит у фонтана, и ее лицо похоже на маску горя; круглолицый мужчина с блестящими перстнями читает свиток; послушник ровняет дорожки длинными металлическими граблями. А на самом краю, где начиналась земля дворцов, Семай увидел знакомую фигуру в бурых одеждах поэта, заколебался, потом медленно подошел. Андат ступал по его следам, как тень.
— Не ожидал вас здесь встретить, Маати-кво.
— Ты — нет, а я тебя ждал, — ответил старший поэт. — Я все утро провел в Совете и решил отдохнуть. Можно с тобой прогуляться?
— Как хотите. У меня нет других дел.
— Не пойдешь со свадьбой? Я думал, все приглашенные должны показаться с парой в городе, чтобы все видели, кто их союзники. Цветы и украшения, как я понимаю, служат той же цели.
— У них хватит союзников без меня.
Семай повернул на север. Ветер ласково подул ему в лицо, расправил полы халата. У края дорожки стояла рабыня и пела старую песню о любви. Ее высокий и красивый голос разносился по улице, как звуки флейты. Семай чувствовал взгляд Маати-кво, но не знал, как его истолковать. Маати рассматривал его, как тот труп на столе у лекаря. Наконец Семай заговорил, чтобы прервать молчание:
— И как там?
— На Совете? Как на затянувшемся и неуютном званом обеде. Полагаю, дальше будет только хуже. Единственная стоящая новость: некоторые Дома призывают отдать трон Ваунёги.
— Любопытно, — ответил Семай. — Я знал, что Адра-тя метит в хаи, однако не думал, что у его отца найдутся деньги, чтобы многих склонить на свою сторону.
— Я тоже не думал. Но, помимо денег, есть другие рычаги воздействия.
Замечание Маати будто повисло в воздухе между ними.
— Маати-кво, я не совсем понимаю, о чем вы.
— Символы тоже важны. Свадьба в такое время может растрогать сентиментальных. Или у Ваунёги есть сторонники, о которых мы не знаем.
— Например?
Маати остановился. Они дошли до двора, наполненного запахом стриженой летней травы. Андат тоже встал, наклонив голову с выражением вежливого интереса. Семай почувствовал краткую вспышку ненависти к андату и увидел, как губы существа слегка дрогнули в улыбке.
— Если ты высказался в поддержку Ваунёги, мне нужно это знать, — сказал Маати.
— В таких случаях нам запрещено выказывать предпочтения. Если дай-кво не дал других указаний.
— Я знаю, и я не хочу тебя обвинять и совать нос не в свое дело. Но это должно быть мне известно. Тебя просили о поддержке?
— Возможно, — ответил Семай.
— И ты их поддержал?
— Нет. С какой стати?
— Потому что Идаан Мати — твоя любовница, — произнес Маати тихо и сочувственно.
Жар залил лицо и шею Семая. Злость за все, что он только что видел и слышал, захлестнула его, придала уверенности.
— Идаан Мати — жена Адры!.. Нет, я не говорил за Ваунёги. Не все влюбляются в мужчин своих любовниц.
Маати подался назад — слова попали в цель.
За одним ударом последовал другой.
— И вообще, Маати-тя, вы меня простите, но с вашей стороны странно упрекать меня в личных привязанностях. Вы ведь продолжаете действовать без ведома дая-кво?
— Я отправил ему несколько писем. Если они не дошли, то скоро дойдут.
— Вы считаете, что под вашей мантией человек, и нарушаете веление дая-кво. А я выполняю его приказы. Таскаю за собой этого громадного ублюдка. Держусь подальше от дворцовой политики. И не хочу, чтобы меня обвиняли в том, что я зажег свечу, когда ты готов спалить весь город!
— И зачем ты обзываешься ублюдком? — спросил Размягченный Камень. — Я же тебя не трогал.
— Помолчи!
— Как скажешь, — с усмешкой ответил андат.
Семай перевел ярость внутрь себя, туда, где они с андатом были одним целым, загнал бурю в крошечную, узкую щель. Поэт сжал кулаки, стиснул зубы до боли. Андат подчинился его гневному приказу, встал на колени и опустил глаза. Семай заставил его сложить руки в жест извинения.
— Семай-тя…
Он развернулся к Маати. Ветер усилился и раздувал одежды. Ткань хлопала, как парус.
— Прости, — сказал Маати. — Мне правда очень жаль. Я знаю, каково тебе слышать такие вопросы, но мне нужен ответ.
— Почему? С каких пор мои сердечные дела стали вашими?
— Давай я поставлю вопрос иначе. Если не ты поддерживаешь Ваунёги, то кто?
Семай моргнул. Его гнев закружился и исчез, оставив только слабость и растерянность. Размягченный Камень вздохнул и поднялся на ноги. Качая большой головой, он ткнул в зеленые пятна на халате.
— Прачки не обрадуются…
— Что ты имеешь в виду? — сказал Семай. Не андату, а Маати-кво. Тем не менее ему ответил низкий хриплый голос Размягченного Камня.
— Он спрашивает, насколько сильно желание Адры Ваунёги занять трон. И хочет сказать, что Идаан-тя могла только что, ничего не подозревая, выйти замуж за убийцу собственного отца. По-моему, вопрос очень простой. А тебя за эти пятна винить не будут. Вот так всегда.
Маати молча смотрел на него и ждал. Семай сжал ладони, чтобы руки не тряслись.
— Вы правда так думаете? Адра мог подстроить свадьбу, потому что знал, что будет? Вы думаете, их убил Адра?!
— Думаю, к нему стоит присмотреться.
Семай опустил глаза и крепко, до боли, сжал губы. Иначе он бы непременно улыбнулся. Он понимал, что это скажет о нем самом и о его мелкой душонке, поэтому сглотнул и долго стоял потупившись, пока не смог заговорить спокойно. Ему представилось, как он раскрывает преступления Адры, воссоединяет Идаан с единственным живым братом. Как она смотрит ему в глаза, слушая, что узнал Маати.
— Скажите, чем я могу вам помочь, — попросил Семай.
Маати сидел в первой галерее и смотрел вниз, на большой зал, где должен был снова начаться Совет. Дома утхайема редко встречались без хая и не знали, какие требуются ритуалы, но и ускорять церемонию не хотели. Чтобы осветить полутемное здание, на дюжине длинных столов внизу поставили свечи. Огоньки отражались в паркете и посеребренном стекле стен. Над головой Маати размещалась вторая галерея, где за происходящим наблюдали женщины и дети низших семей утхайема, а также представители торговых домов. Зодчий постарался на славу: говорящему почти не приходилось повышать голос или использовать шептальников. Несмотря на шушуканье зрителей, витиеватые и смертельно скучные речи достигали каждого уха. Утреннее совещание было Маати в новинку и потому показалось интереснее. Однако, если не считать беседы с Семаем, весь день Маати слушал голоса мужчин, привыкших говорить мало многими словами. Восхваление всего утхайема и собственных Домов в частности, осуждение страшных преступлений, из-за которых пришлось созвать Совет, наилучшие пожелания говорящего, а также его отца, сына или кузена всему городу, и так далее, и так далее, и так далее.