Процесс по делу об ожерелье тянулся девять месяцев: допросы, очные ставки, поиски свидетелей, выяснение личностей иностранцев, именующих себя графом и графиней Калиостро… Основной поединок происходил между Ла Мотт и Калиостро. Впрочем, это не удивительно: Калиостро и Ла Мотт имели немало общего — и наглость, и напор, и беспринципность, и великолепные актерские способности, и знание человеческой натуры, главным образом ее слабостей. С первой минуты знакомства авантюристка почувствовала в лице Калиостро опасного конкурента в борьбе за кошелек Рогана. И на перекрестных допросах как с цепи сорвалась: швыряла в магистра чем под руку попадется, изрыгала страшные ругательства, топала ногами, говорят, даже швырнула в него горящий факел; к счастью, он пролетел мимо и упал на солому, где его быстро загасили. Калиостро сам был подвержен подобным приступам ярости, но темная бастильская камера, похоже, сломила его; когда же — не без помощи Тилорье — он оправился от депрессии, то, по совету адвоката, не стал вступать в споры с Ла Мотт, а лишь величественно отвергал обвинения авантюристки. Говорят, своими возвышенными речами он даже сумел убедить Ретоде Виллета признаться в изготовлении фальшивок: «Я час внушал ему долг честного человека, говорил о Провидении и любви к ближнему. Я вселил в него надежду на милость Господа и правительства. Докладчик из парламента сказал, что Рето был бы чудовищем, если бы не внял моим увещеваниям, ибо я говорил с ним как с небесным существом»9. Адвокат Тилорье старался вовсю, и выступления Калиостро, выходившие из-под его пера, отличались величием, многословием и сентиментальной фантазией. Тилорье можно считать соавтором первой «восточной» биографии Калиостро, той, где магистр именовал себя Ахаратом… ну и так далее.

Почувствовав, что могущественный клан Роганов не отдаст кардинала на растерзание, Ла Мотт решила сделать козлом отпущения Калиостро и принялась громоздить одну ложь на другую. Желая заручиться поддержкой публики, адвокат Дуало опубликовал ее «Записку», или, как говорили во времена Калиостро, «Мемориал» под названием «Mémoire fait par М. l’avocat Doillot pour dame Jeanne de Saint-Remy de Valois, épouse du comte de La Motte, pour l’ffaire du fameux collier». «Мемориал» Ла Мотт подогрел интерес к процессу и его участникам. Сообщив, что кардинал сильно нуждался в деньгах, ибо хотел выдать замуж некую даму из Германии, от которой у него был ребенок, и он мечтал дать ему имя будущего супруга дамы, она заявила, что Калиостро вручил его преосвященству шкатулку, полную алмазов. С присущей ей фантазией Ла Мотт описала, как в темную комнату, где горели тридцать свечей, а на столе лежал кинжал с рукояткой в форме креста, бесшумно вошел Калиостро и, протягивая кардиналу шкатулку, откинул крышку, отчего в комнате стало светло. Затем, повернувшись к ней, Калиостро велел ее попросить супруга съездить в Англию и продать бриллианты, а деньги привезти кардиналу. В ответ Тилорье от имени своего подзащитного опубликовал «Опровержение графа Калиостро» («Réfutation de la partie du Mémoire de la comtesse de La Motte qui concerne le comte de Cagliostro»), продолжив создавать трепетный и благородный образ ученого магистра и бескорыстного целителя: «Утеснен, обвинен, оклеветан… заслужил ли я сию участь? Я снисхожу во глубину моего сердца и обретаю в нем спокойствие, в котором люди мне отказывают. Я много путешествовал: известен во всей Европе и в большей части Азии и Африки; повсюду являю я себя другом мне подобных. Познания мои, время, стяжание всегда и беспрестанно употребляемы были к облегчению несчастных. Я учился, упражнялся во врачебной науке, но не постыдил корыстолюбивыми соображениями сего благороднейшего и утешительнейшего искусства. Единая склонность, единое побуждение привлекало меня к страждущему человечеству, и я сделался врачом. Довольно будучи богат, дабы исполнять делом предначертанное мною благотворение, умел я сохранить свою независимость, давая всегда и ничего назад не приемля; тонкость чувствований моих до того простиралась, что я отрекался от благодеяний самих государей. Богатые втуне получали мои лекарства и советы. Но бедных наделял я лекарствами и деньгами. Никогда не заходил я в долги и смею сказать, что нравы мои непорочны и даже строги к самому себе; никого никогда я не оскорбил ни словом, ни делом, ни писаниями. Нанесли кто мне обиды? Обиды я прощал; содеял ли какое благо, сделал оное в тайне. Чужд, но всюду, повсюду исполнял должности гражданина; повсюду благоговел к вере, чтил законы и правление»10.

Публика, жадно ловившая каждое слово, вылетавшее из стен парламента, дежурила возле дверей книгопродавцев, чтобы успеть схватить еще пахнувшие типографской краской брошюры. Еще бы, ведь в деле были затронуты интересы главных лиц государства! Почтовые кареты развозили тираж по городам, везли за границу. Началась кампания, чем-то напоминавшая нынешнюю «войну компроматов». Читатель утонул в «Мемориалах», «Прошениях», «Жалобах»: «Réflexion rapides sur le mémoire de la dame de La Motte pour M. le cardinal de Rohan»; «Requête de sieur Vilette, ancient gendarme»; «Requête du Comte de Cagliostro»; «Réponse pour la contesse de Valois-La Motte au Mémoire du comte de Cagliostro»; «Mémoire pour la demoiselle Le Guay d’Oliva»… Французские и иностранные газеты пестрели материалами о процессе и его участниках, не отставали и газеты рукописные, коих в те времена было немало. Так как волей-неволей дело затрагивало двор, то материалы его публиковались даже в правительственном издании «Французская газета» («Gazette de France»), Екатерина II, запомнившая посетившего ее столицу масона и шарлатана, писала своему европейскому корреспонденту Циммерману: «Читала мемуар Калиостро, что вы мне послали, и если бы не была убеждена, что это честный шарлатан, то мемуар его меня бы в этом убедил; но почему парижский Парламент не призовет арабского переводчика, чтобы убедиться, что он не говорит по-арабски? Это гнусный проходимец, коего надобно повесить; это бы остановило новую эпидемию веры в оккультные науки, коими сейчас весьма увлекаются в Германии, в Швеции и которые и здесь начинаются, но мы наведем порядок. Другой мемуар доказывает мне, что его преосвященство тоже наглый жулик, который проводит свою жизнь в обществе мошенников»11. В грубовато-нелицеприятном духе отзывался о Калиостро и компании автор «Письма королевского стражника»: «Это не он [Калиостро] прославлял себя, это делали те дураки и простаки, что давали ему золото и врали публике, убеждая ее, что человек сей превыше всех людей. Так что ежели вы хотите его [Калиостро] наказать, так наказывайте и тех, кто ему поверил»12.

Не только «Мемориал…», но и само выступление Калиостро в суде, куда он явился в зеленой с золотыми иероглифами хламиде, его несомненный артистизм и загадочные речи о свете с Востока и небесных ангелах способствовали неслыханному росту популярности его личности13.

«Я не принадлежу ни одному времени, ни одному месту; вне времени и пространства моя духовная сущность живет своим вечным существованием, и когда я погружаюсь мыслью своей во глубину веков, когда я направляю дух свой к образу существования, далекому от того, какой видите вы, я становлюсь тем, кем желаю быть. […] я сообразую действия свои с тем, что окружает меня. Имя мое — это имя деяний моих, ибо я свободен; страна моя — та, где я сейчас нахожусь. Я тот, кто я есть.