И вот, когда заглянула туда осмелевшая молодая хозяйка,пузатый голенький старичок высунул из-под полка конец бороды, позеленевшей отплесени:

– Скажи, хозяюшка, а что ваша кошка? Жива ли?..

– Жива, – не растерялась смышлёная женщина. –Как не жива! Вчера только ещё семерых таких принесла.

– Ой, горе! – не в шутку напуганный, разохалсяБанник. – Ты уж сюда, сделай милость, не допускай её!

На том поладили. С тех пор жёны ходят в баню рожать, и,говорят, Банник им помогает. И все Люди, напарившись, благодарят его и незабывают оставить душистый веничек, лоханку чистой воды. И никогда не моютсябольше трёх пар подряд – Банник этого не любит по-прежнему:

– Не в свой пар не ходи!

Целый год Перун провёл на Земле, в закопчённой кузнице Кия.Но наконец зафыркали у ворот крылатые скакуны, впряжённые в чудесную колесницу,настало время прощаться.

– Ты меня научил всему, господине, – молвилКий. – Вот, прими в подарок на память…

– Что это? – удивился Перун.

– Это огненный палец, – ответил кузнец. – Внём частица сути Огня. Всё, чего он коснётся, должно немедля ожить, если толькооно не всегда было мёртвым. Испробуй!

– Не откажусь, – сказал Бог Грозы. Вытянул изполенницы дубовый обрубок, примерился и чиркнул огненным пальцем. Метнулось, намиг ослепило белое пламя… и вот диво: давно высохшее полено в руке Перунатотчас стало расти, выпускать зелёные ветви, потянулось к земной влагетолстенькими корешками.

– Хороша ли работа? – улыбнулся кузнец. Перунзасмеялся впервые за целый год:

– Совсем кудесником стал!

Кий разгрёб землю, делая ямку, и сын Неба бережно опустил внеё деревце:

– Пусть растёт.

Дубок принялся и за одно лето вымахал в могучее, стройноедерево. Его так и прозвали – Перуновым дубом, стали чтить, оставлять на ветвяхкогда пёстрые лоскутки, когда обыденные – вытканные за день – полотенца, просяо чём-нибудь Бога Грозы. Обнесли оградкой. Кончилось тем, что Кий надумалперенести кузню подальше. Начал облюбовывать место, и тогда вновь явился к немуПерун:

– Покажу, где ставить… Пора уже тебе железо ковать.

Он научил Кия искать по болотам руду – первородную кровьЗемли-матери. Научил плавить ноздреватые крицы железа и крепко бить их молотомна наковальне, очищая огнём. Выучил, наконец, готовить упругую сталь и сочетатьеё с вязким, мягким железом, чтобы не гнулись, не тупились и не ломались лемехии клинки… Многими невиданными прежде искусствами овладел кузнец. И всё это,конечно, под воркотню старцев, давно успевших забыть появление медных ножей насмену палицам и каменьям и собственное тогдашнее недовольство:

– Знай всё новенькое придумываешь! Не отеческим закономживёшь…

Но Кий знай упрямо ковал, и вот диво – железные ножницы исерпы на торгу расходились куда проворнее медных. И стихло мало-помалу ворчаниестариков.

Однажды в тёмное новолуние Кий припозднился с работой иковал заполночь, когда снаружи долетел женский голос:

– Кузнец, отвори! – и опять, сквозь звон молота: –Кузнец, отвори!

– Входи, кто там, – отмолвил занятый умелец. Он ив мысли не держал замыкать, запирать запорами дверь: от кого бы? В другихкраях, ближе к недобрым Горам, появлялись вроде нечистые на руку Люди, ноздесь…

– Кузнец, отвори!.. – долетело в третий раз, иКий, вытерев руки, открыл дверь. Незнакомая женщина ступила через порог, ивместе с нею ворвался такой ледяной холод, что даже пламя, плясавшее весело вгорне, как будто испуганно съёжилось. Но почти сразу Огонь выпрямился ивзревел, и теперь уже женщина отшатнулась прочь, закрываясь рукой…

Кий усадил нежданную гостью и заметил, что она была на дивохороша: волосы – вороново крыло, сама – вбеле румяна, вот только глаз Кий никакне мог рассмотреть, всё потупливалась. Но зато ресницы… Вздохнул Кий, вспомнилмолоденькую невесту, вовсе невзрачную рядом с этакой раскрасавицей… устыдился ипокраснел. А та уже вынула из корзинки мёртвую птаху – комочек серого пуха,тонкие торчащие лапки:

– Разное о тебе бают, кузнец. Вот первая служба:сделаешь ли, чтобы мой соловушка снова запел?

– Попробую… – нахмурился Кий. Сжёг в горнеокоченевшее тельце, а невесомую толику пепла бросил в кипящее молоко ипрошептал над ним, как научил Перун. И тотчас взвился из молока ожившийсоловушка – но к хозяйке почему-то не полетел: в ужасе заметался по кузне,потом выпорхнул в приоткрытую дверь. Женщина прянула было поймать, но подвзглядом кузнеца промахнулась, Кию же вдруг причудилось, будто зловещевытянулись её пальцы и скрючились, точно хищные когти… Но только на миг. И вотвсё миновало, и прежняя раскрасавица извлекла из корзинки жестоко задушенногокем-то котёнка:

– Сослужи и вторую службу, кузнец.

И всё повторилось, и серый котёнок тоже в руки к ней непошёл – запищал и всеми коготками вцепился в Киев кожаный передник, неоторвать.

– А вот и третья служба, – молвила женщина. Иподняла наконец глаза, и глаза были, что две дыры – ни света, ни дна: – Сделаймне ледяной гвоздь – что ни кольнёт, всё чтобы непробудным сном тотчасзасыпало! А тебя так награжу, как тебе и во сне ни разу не снилось…

Подошла раскрасавица и уж руки протянула – обнятьоторопевшего Кия, наметилась устами в уста. Но кузнец опомнился:

– Какой гвоздь? Кого уколоть?..

– Реку, чтоб не шумела, – отмолвила, ступаяследом, злая Морана. – Птицу, чтобы поутру не пела. Тучу грозную, чтобыдождь не лила. А тебе, Кию, старейшиной быть над всеми Людьми! Мужи, с кем нынене ладишь, по шею в топком болоте руду станут копать! А жёны, самые гордые,самые красивые, только слово скажи…

Но Кий уже дотянулся до наковальни и схватил большоймолот-балду, сделанный когда-то нарочно для Перуна, одному ему по могуте:

– Пропади, негодная! Сгинь!..

И молот, помнивший десницу Бога Грозы, послушался молодогокузнеца, взвился в его руках высоко и брызнул золотыми искрами громовой секиры:

– Я служу Солнцу, Молнии и Огню, а не смерти и холоду!Пропади!..

Миг – и вместо красавицы оказало себя перед Кием когтистоечудище. Ещё миг – и грянул молот в пустое место, где оно только что стояло.Молот ушёл глубоко в землю и там крепко застрял, а от сбежавшей Моранысохранилась в кузне корзинка. Кий осторожно взял её клещами и бросил в огонь, идобрая лоза, из которой она была согнута, благодарно распрямлялась, сгорая.Когда же рассыпались угли, стал виден не то камень, не то неведомый самородок.Свирепое пламя горна так и не смогло его раскалить. Кий отнёс самородокподальше и закопал под валуном, не забыв промолвить заклятие – из тех, чтовсегда произносят над кладами: чтобы лежал смирно и глубоко и никому недавался, только зарывшему…