в сохранившийся черновик. Там, вместо Лизаветы Ивановны, показана другая героиня — Шарлотта. Пушкин было пошел по пути раннего устного варианта повести об игроках, «Домика в Коломне», «Медного всадника», и дал триаду: молодой человек и мать с дочерью.

«…Скоро они полюбили друг друга, как только немцы могут еще любить в наше время». То есть нежно и сентиментально. Подобное заявление показалось слишком откровенно: супруга Николая I была дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III, принцессой Фредерикой Луизой Шарлоттой Вильгельминой, с основным именем Шарлотта.

Вот и мелькнули Белькур и Шарлотта из «Романа в письмах». Правда, герой назван иначе. Но французское имя Белькур легко перетолковать иносказательно, как имена героев Дениса Ивановича Фонвизина: Милон — милый. Белькур — прекрасный или даже на русский манер — белокурый. Николай Павлович был блондином, правда не пепельно-русым, а рыжеватым, как, кстати, и сам поэт.

«Буржуазное счастье на троне» Шарлотты и ее супруга служило поводом для восхищения, зависти и толков. «Какая жизнь у этой женщины! — восклицала в дневнике Фикельмон. — Будучи на троне, она обрела счастье, столь редкое даже среди самых низших слоев общества. У нее семейный очаг, исполненный нежности, сладости и удовольствий; превосходный супруг, которого она обожает и который любит ее; красивые и здоровые дети; характер, способный во всем находить радость; красота, молодость духа, точно у пятнадцатилетней; она окружена заботой и вниманием»[364].

Бог не дал одного — здоровья. Судя по дневниковым записям Николая, супруга болела часто, он вставал ночью, проверял ее, менял белье, утешал, звал врачей. Великий князь крайне скупо выражал эмоции, но они пробиваются сквозь короткие записи: «В час жена родила мертвого мальчика, с недолгими, но сильными болями, не кричит, делают все, чтобы вернуть ребенка к жизни, бесполезно! — успокоил жену». В другом месте, когда сын поправился после жара: «Саша встал, играя, счастье!»[365]

Такие отношения действительно можно назвать счастьем на троне — они любили «друг друга, как только немцы могут еще любить». Совсем как карамзинская бедная Лиза и ее мать вдова с дочерью из черновика «Пиковой дамы» «стала кормиться… трудами рук своих». Намек на род занятий дан во фразе: «И когда милая немочка отдернула белую занавеску окна, Германн не явился у своего васиздаса и не приветствовал ее обычной улыбкой». Итак, прелестная булочница. Недаром Долли, с которой много общался Пушкин, именовала счастье императорской четы «буржуазным».

Но эта черта — все, что есть в черновике от Шарлотты — Александры Федоровны. При ее описании из-за плеча начинает выглядывать другая женщина. Лицо Психеи проступает, образ меняется. Имя приходит от Карамзина. А вот описание умершего отца Шарлотты, купца второй гильдии, уводит к другой цепочке образов.

Он менял поприща и занятия: «был аптекарем, потом директором пансиона, наконец, корректором в типографии, и умер, оставя жене кое-какие долги и довольно полное собрание бабочек и насекомых. Он был человек добрый и имел много основательных сведений, которые ни к чему хорошему его не повели».

Загадочная фраза. Каких сведений? Почему «не повели»? Начнем с коллекции бабочек. Бабочка — символ души, «псюхе» по-гречески. Очевидна отсылка к Психее. После смерти Елизавету Алексеевну даже изображали с крылышками мотылька, улетающей на небо. Пушкин оставил ее портрет с такими же крыльями. Но речь в черновике о том, что отец героини ловил и коллекционировал души. Это уже напоминает Сен-Жермена, «короля-рыбака», который забрасывает невод в надежде уловить в сети человека. Важно упоминание первой профессии отца героини — аптекарь. В «Скупом рыцаре» старичок-аптекарь торгует ядом. Духовный яд бывший купец разливал в пансионе среди юношества. Типография для него — ступень не вниз, а вверх. Больше людей окажутся охвачены орденской пропагандой. Корректор — тот, кто поправляет тексты. Отец Шарлотты надзирал за выпускаемыми материалами, правил их. Таким образом, «основательные сведения», которыми он обладал, и не могли повести к добру.

Легко предположить, что чертовщина, с которой предстояло встретиться Германну, таилась в доме ничего не подозревавшей вдовы и ее дочери. Но потом идея изменилась, возникли знатная старуха с воспитанницей, но место столкновения со злом — их дом — осталось прежним.

«В душе игрок»

Подчеркнутая «буржуазность» часто сбивает исследователей с толку, заставляя говорить о Германне как о человеке третьего сословия. Но он офицер, значит, дворянин. Однако бедность делает его очень осторожным. Вся данная Пушкиным характеристика заслуживает разбора.

Он «сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал». Вспомним другую агитационную песню: «Царь наш — немец русский». И о Павле I, и об Александре, и позднее о Николае можно было это сказать. Отец оставил ему «маленький капитал». Не значит, что кому-то тот не оставил большого. Просто Германну — маленький. Положение третьего сына в семье не очень-то располагает к львиной доле — к короне. Судьба отца неизвестна. «Пиковая дама» — текст умолчаний. Как закончил старший Германн? Были ли у него братья? Кстати, Германн — имя или фамилия, родовое прозвание? Ничего этого не сказано.

Герой «не касался и процентов, жил одним жалованием, не позволял себе малейшей прихоти». Спартанский обиход Николая I вошел в поговорку — тюфяк набитый сеном, горячий чай от жара, езда в открытой коляске — ни малейшего потакания маленьким человеческим слабостям.

«Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи редко имели возможность посмеяться над его излишней бережливостью». Скрытность — признанная черта Николая на пути к престолу. Честолюбие замечал не всякий. Но вот от пристального и пристрастного взгляда Елизаветы Алексеевны оно не укрылось. Великий князь вынуждал себя сдерживаться, что при его природной прямоте давалось нелегко. Но он научился. Глаз наблюдателя скользил по нему, не имея возможности за что-нибудь зацепиться и не одобрить.

«Привычка господствовать над [своими] чувствами сроднилась с его существом до того, — писал один из современников, — что вы не заметите в нем никакой принужденности, ничего неуместного, ничего заученного, а между тем все его слова, как и все его движения, размеренны, словно перед ним лежат музыкальные ноты. В великом князе есть что-то необычное: он говорит живо, просто, кстати; все, что он говорит, умно, ни одной пошлой шутки, ни одного забавного или непристойного слова. Ни в тоне его голоса, ни в составе его речи нет ничего, что обличало бы гордость или скрытность. Но вы чувствуете, что сердце его закрыто»[366].

Никаких свойственных юности шалостей, никакой бравады — при веселом, склонном к розыгрышам характере — Николай просто не мог себе позволить. «Твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости», — сказано о Германне. Принцесса Шарлотта записала в дневнике, что по сравнению с ее братом принцем Вильгельмом — живым и раскованным —