Сташек чихнул, приподнял голову и услышал:

– Нет, что ни говори, Пастернак по главному, по гамбургскому счёту – переводчик плохой. Он в каждой строке – Пастернак, никогда своим нутром не поступится. Спасибо, конечно, поэзия неслабая, но я бы хотела услышать голос и дыхание Гёте, именно Гёте. Понимаешь, Фауст был куда более сухим господином, чем Борис Леонидович. Ведь он был немцем. Вот этот отрывок, где Гёте сравнивает работу мозга с работой ткацкого станка… возьми подстрочник, и ты убедишься, как здесь передана трудная работа шестерёнок и мельчайших деталей. Да, нужно читать простой подстрочник! У Пастернака же опять: разливанная поэзия, и несёт его, и несёт…

О чём они говорили? Вроде бы о музыке и о том, что с нею связано… но любая музыкальная тема попутно выруливала на что угодно: на историю, на литературу, на военное дело; на просто-жизнь.

– О наследии Страдивари мы знаем всё… – вдруг замечала Вера Самойловна, откладывая в сторону очередную книгу. – Как думаешь, откуда? Парадокс: из его налоговых деклараций. Что такое налоговая декларация? В Кремоне, где жил мастер, как и всюду, существовала налоговая инспекция… Такая кровососная организация, перед которой каждый человек обязан отчитываться о своих доходах.

– А у нас?

– У нас тебя потрошат без всяких отчётов… Просто власть, как бандит в подворотне, отбирает у человека всё, чтобы жил тот налегке. А в случае Страдивари: доложи-ка, мил человек, сколько настрогал альтов-виолончелей и сколько их продал, а мы тебе укажем, какие денежки ты обязан нести в городскую казну. Вот из этих паршивых бумаг, а они – все! – сохранились в их бюрократическом благословенном архиве, – нам всё и известно. И ещё из писем… Люди когда-то писали кучу писем по самым разным поводам, ты знаешь? Это было нормой. Представь, что утром до уроков ты должен мне написать: мол, драгоценная Вера Самойловна, полагаю сегодня около двух часов наведаться к вам по делу изучения партии в «Орфее и Эвридике». А я тебе в ответ: «Драгоценный Аристарх, буду счастлива увидеть вас и заодно вкусить три-четыре огурца с огорода вашей уважаемой матушки, которые вы соблаговолите принести».

– Мы в этом году огурцы не сажали.

– Отлично. Вот ты и пишешь в ответном письме: обойдётесь, мол, без огурцов, драгоценная Вера Самойловна. А жаль. Конечно, в письмах не только огурцы-картошка, хотя и этого было навалом, но ещё и рассуждения всякие, и стихи, и деловые вопросы решались. Например, в одном из писем к сыну Обомо Страдивари пишет, что каждый день к нему приходит и одолевает просьбами некий аристократ из Польши. Умоляет сделать квартет инструментов, даёт хорошие деньги. А каков состав классического квартета, Аристарх, ну-ка?

– Две скрипки, альт и виолончель, – отвечал Сташек.

– Верно. Так вот, безмозглый аристократишка хотел, чтобы за полтора месяца мастер сделал ему четыре инструмента. Четыре! Где это видано? Наш Илья Ефимыч, краснодеревец, камышовую трость вытачивает чуть не три дня, потому как серьёзен и дело уважает. – Она брала паузу, прихлёбывала тёплую бурду из стакана в железнодорожном подстаканнике, похожую на мазут в цистернах авиаклуба, и добавляла: – Аристократы. Помещики. Им нечего было делать зимними вечерами, понимаешь? Они собирались с соседями, перекидывались в картишки, музицировали. В те времена по модным каталогам из Европы выписывалось всё – от рессорных колясок до пеньюаров и музыкальных инструментов. Домоправитель составлял список предметов, которые надиктовывали хозяева. Какая-нибудь барыня изъявила желание поучиться игре на скрипке. Не пошлёт же она за плотником Федькой, чтобы тот сколотил ей на скорую руку. У князя Юсупова был полный квартет инструментов Страдивари! Где эти божественные инструменты, где?! Куда всё это запропало? Продано в Европу и Америку? Растащено по деревням? Вывезено немцами?

* * *

Из года в год на зимние каникулы Сташек с Верой Самойловной ездили в Москву, где в Ленинке, в нотном отделе работала её старая подруга с длинным именем Суламифь Илларионовна («Видишь, Аристарх, бывают имена ещё кошмарней, чем у тебя»), и там с утра до вечера сидели в уголке, за «чайным» столиком, переписывая нотные партии, вместо того, чтобы пойти в цирк, в мавзолей или, на худой конец, в какой-нибудь ТЮЗ. Ночевали всё у той же подруги, где старухи спали валетом на узкой железной койке, а Сташек полулежал-полусидел на двух составленных продавленных креслах.

Вообще-то Суламифь-ла-ла-ла-ла была когда-то скрипачкой, старуха Баобаб утверждала: очень талантливой, но мучительные обстоятельства жизни (опять кто-то погубленный, опять арестованный и расстрелянный муж, опять – эвакуация, кажется, в Пермь, и умерший младенец… – Сташек не вслушивался) не позволили ей исполнительски процвесть.

Вот что было здорово по вечерам: слушать их перепалки. В частности, на тему обучения Сташека игре на английском рожке. Оказывается, это было «преступлением, безответственностью, полным вздором»! Суламифь-трам-там-там предостерегала: детей не обучают на рожке, куда проще учить хотя бы на флейте rekorder, ну, на гобое…

– Английский рожок ничем не сложнее гобоя, ну совершенно ничем! – отмахивалась Вера Самойловна. – По-настоящему труден только кларнет.

– Английский рожок… – упрямо вклинивалась Суламифь-бом-бом-бом-бом, у нее был слегка гундосый голосок простуженного подростка, – как и все музыкальные инструменты, является сущностью, крайне зависимой от качества социальной жизни общества. Для того, чтобы рожок функционировал, вокруг должна быть не станция посёлка Нововязники, а культурно развитая цивилизация. Где там трости брать?

– Ци-ви-ли-зация?! – каркала Баобаб и с той же саркастической ухмылкой оборачивалась к Сташеку. – Немного о цивилизации, мой юный ученик. Английский рожок, этот великолепный инструмент, формировался в конце эпохи Возрождения, в начале эпохи барокко, то есть между пятнадцатым и шестнадцатым веками. Прекрасные времена Монтеверди и князя Гонзаго. Эти ребята писали в основном мадригалы, если никто им не заказывал опер. Мадригалы, запомни, это двух-трёхголосный городской романс для домашнего потребления. Очень доходная вещь для композитора во времена отсутствия «Голубого огонька». Князь Гонзаго был музыкантом выдающимся: он придумал несколько новых аккордов, использовал более развитую гармонию, но и забавным человечком тоже был: на охоте пропадал неделями, и славился пикантными заскоками, например, не мог уснуть, пока на него сверху не клали тушу свиньи.

– Что-о?! Как ты можешь при ребёнке…

– …а однажды, вернувшись с охоты, – невозмутимо продолжала Вера Самойловна, раскалывая щипчиками кусок рафинада в пригоршне левой руки и затем щедро рассыпая осколки по трём чашкам (Сташек никогда не мог понять – зачем рафинад колоть, почему просто не бухнуть в стакан увесистый кусок), – однажды вернувшись с охоты, наш очаровательный князь Гонзаго застал жену с любовником. Вообще-то, её можно понять: если охота тебе дороже грудей и задницы собственной…

– Вера, Вера, опомнись! Перед тобой…

– …и не то смешно, что он порубал их в капусту, а затем волок – по жмурику в каждой руке – вниз по мраморным ступеням шикарной лестницы своего замка, заливая эти белые ступени кровавым шлейфом, а то смешно и поучительно, что после этакого ужаса сосед отдал за него свою дочку.