— Одри выжила? Ее спасли? Как, великий Боже, все это объяснялось?

Макнил сухо кашлянул.

— Да, в каком-то смысле она выжила. И не думаю, что в этом повинны чудеса. Говорил я вам — мой рассказ без колдовства, ужас в нем материален, а потому — уродлив и беспощаден.

Первой ее обнаружила Салли Комптон. На следующий день она прискакала на лошади к дому Дэвисов, чтобы поболтать с Одри, и не приметила дыма из печной трубы. Это было по меньшей мере странно — пусть с утра и потеплело слегка, в такой час Дэвисы обычно вовсю готовили еду. Оголодавшие мулы громко ревели в хлеву, и нигде не было видно старого пса, привычно стерегущего дом у двери.

У Салли на сердце заскребли кошки, и она, преодолев незнамо откуда пришедший страх самого суеверного толка, спешилась и постучала в дощатую дверь. Ответа не последовало, и она, подождав некоторое время, попробовала толкнуть дверь. Та оказалась незапертой — и то, что Салли увидела на полу в комнате, заставило ее отпрянуть назад и схватиться за косяк, ибо от страха у нее подкосились ноги.

Ужасный запах вырвался наружу, когда она открыла дверь, но не это ошеломило ее. Вся тяжесть ситуации заключалась именно в открывшемся зрелище. Три объекта, находившиеся в комнате, внушали благоговейный трепет и повергали в немоту.

Рядом с дотлевшим камином лежал труп старого Волка — шерсть клоками облезла с его пурпурной кожи, насыщенной змеиным ядом и разорвавшейся во множестве мест. Похоже, в одночасье целый легион змей искусал бедного пса.

Справа от двери лежало изрубленное топором тело, принадлежавшее мужчине. Уокер — а это, несомненно, был он — был одет в ночную рубашку и сжимал в руке разбитый фонарь. На нем не было ни единого следа змеиных укусов. Рядом с ним лежал небрежно брошенный окровавленный топор.

А на полу корчилось отвратительное существо с пустыми глазами, которое когда-то было женщиной, а теперь превратилось в немую безумную карикатуру на нее. Все, на что это существо было способно теперь, — шипеть, шипеть и шипеть.

К этому времени мы с доктором уже оба смахивали холодные капли со лба. Он плеснул себе виски из фляжки на столе, сделал глоток и протянул мне другой стакан. Меня только и хватило на то, чтобы нетвердым голосом уточнить:

— Значит, Уокер всего-навсего лишился чувств, затем очнулся от воплей Одри, а топор с ее стороны довершил дело?

— Да, — тихо ответил доктор Макнил. — Но все-таки он встретил свою смерть от змей. Его страх повлек за собой два последствия — он загнал самого себя и довел дикими россказнями свою жену до безумия, когда она увидела то, что показалось ей Йигом.

Секунду я размышлял.

— А Одри — странно, но ведь Йигов сглаз повлиял на нее сам по себе? Похоже, ужас от вида шипящих змей совершенно сломил ее…

— Сперва у нее бывали моменты просветления, но длились они все меньше и случались все реже. Ее волосы поседели до самых корней и позже начали выпадать. И кожа покрылась вся пятнами, так что когда она умерла…

Я прервал его на полуслове:

— Умерла? Тогда что это было — та тварь в подвале?

Макнил мрачно произнес:

— Это существо родилось у нее спустя девять месяцев. Сперва их было трое… двое были гораздо ужаснее на вид — но выжило только одно.

I

Дорога к мысу Жирардо пролегала по незнакомой местности, и когда послеполуденный свет сделался золотистым и похожим на сон, я понял, что должен спросить дорогу, если хочу добраться до города до наступления ночи. Мне не улыбалось блуждать по унылым равнинам Южного Миссури после наступления темноты, ибо дороги были плохи, а ноябрьский холод пронизывал меня насквозь в машине с открытым верхом. Да и черные тучи сгущались где-то на горизонте — поэтому, окинув взглядом царство долгих сизых теней, легших на коричневую гладь полей, я стал искать какой-нибудь дом, где можно было бы спросить совета.

Местность отличалась пустынностью и безлюдьем, но наконец я приметил крышу среди деревьев возле небольшой реки справа от меня. Вестимо, в доброй полумиле от дороги — и, вероятно, до дома можно было добраться по какой-нибудь тропке или подъездной дорожке, на которую я вскоре наткнусь. За неимением более близкого жилья я решил попытать счастья там и обрадовался, когда кусты на обочине дороги обнажили развалины резных каменных ворот, увитых сухими, мертвыми виноградными лозами, заросших подлеском, что объясняло, почему я не смог проследить путь через поля при первом приближении. Поняв, что не смогу завести машину внутрь, я осторожно припарковал ее у ворот — там, где густая вечнозеленая заросль защитит ее от дождя, — и вышел на длинную прогулку к дому.

Идя по заросшей кустарником тропинке в сгущающихся сумерках, я отчетливо ощущал дурное предчувствие, вызванное, похоже, зловещим духом гниения, витавшим над воротами и бывшей подъездной дорожкой. По резьбе на старых каменных колоннах я заключил, что это место когда-то было поместьем немалого достатка; и я мог ясно видеть, что подъездная дорожка некогда была усажена по обе стороны величественными липами, ныне зачахшими и сникшими навстречу разросшимся диким кустам.

Пока я шел, ветер сдувал в мою сторону опавшую листву и колючки, и я задался весьма резонным вопросом — не заброшено ли это место? Может, я зря трачу здесь время? Тут меня охватил мимолетный порыв, велящий развернуться и поискать какую-нибудь ферму дальше по дороге, но вид дома впереди возбудил мое любопытство и подстегнул мой смелый дух.

Было что-то вызывающе завораживающее в опоясанной деревьями ветхой руине передо мной, ибо она одним своим видом навевала воспоминания о грации и широте души эпох Юга — типичный деревянный плантаторский дом классического образца начала XIX века, с двумя этажами, эркером и колоннами при входе, что восходили до самого чердака и поддерживали треугольный фронтон. Упадок жилища был предельно очевиден: одна из огромных колонн рухнула наземь, и, кажется, сам фронтон грозил вот-вот последовать за нею. Похоже, когда-то пристроек здесь было гораздо больше, но все они канули.

Восходя по широким каменным ступеням на низкое крыльцо, куда открывалась резная дверь с веерообразным оконцем, я почувствовал беспричинную тревогу и потянулся было к сигаретам, но передумал, увидев, какое все вокруг сухое и легковоспламеняющееся. Теперь уж точно убедившись, что дом покинут, я почему-то не мог уйти, не постучав. Растревожив проржавевший дверной молоток, я опустил его на дверь — от легкого касания дом будто бы весь заходил ходуном. Ответа, как и ожидалось, не последовало, но все же я снова взялся за громоздкое скрипучее устройство — как для того, чтобы рассеять ауру глубокой покинутости и тоски, окутавшую это место, так и с намереньем пробудить любого возможного обитателя развалин, будь то человек или бесплотный дух.

Где-то у реки послышался скорбный крик козодоя; сам же шепот речной воды еле-еле угадывался. Повинуясь непонятному помрачению, я ухватил старый засов, потряс его и налег всем весом на дверь, пытаясь открыть. Она оказалась незапертой, но подавалась с огромным трудом, безумно притом скрежеща. Наконец мне удалось сыскать на нее управу, и я ступил в огромный темный зал.