Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, после таких слов, дорогие телезрители, — вдохновенно лепетал Имоверов, глядя в камеру, — я за судьбу «Ипокренина» совершенно спокоен!
— Гениально! — сказала редакторша. — Сейчас подснимем планы, перебивочки и помчимся монтировать.
— Когда эфир? — строго спросил режиссер.
— Сегодня в двадцать два пятнадцать. Не пропустите!
— Не пропустим!
Оператор тем временем снял камеру с треноги, водрузил себе на плечо, огляделся и пошел на Агдамыча, который снова вооружился отверткой и снимал со скамеек таблички.
— Обязательно подснимите Ласунскую! — посоветовал кто-то из старичков.
— И она тоже здесь? — изумилась кожаная дама, на этот раз, кажется, искренне — зная, о ком речь.
— Конечно здесь!
— Где, где она?
— В зимнем саду.
— И панно наше тоже подснимите! — раздалось сразу несколько голосов.
— Какое панно?
— В столовой. Это работа самого Гриши Гузкина!
— Да вы что! — удивился Имоверов. — Я недавно брал у него интервью в Нью-Йорке.
— Как он там? — снисходительно спросил Жарынин.
— А вы с ним знакомы?
— Был знаком. В молодости.
— Он в порядке. Его триптих «Мастурбирующие пионеры» музей Гогенхайма купил за три миллиона долларов.
— Вот бы продать и наш «Пылесос»! — воскликнул Чернов-Квадратов.
— Почему? — удивилась кожаная дама.
— Да тошно смотреть на эту халтуру!
Тем временем к Имоверову робко приблизилась Жиличкина и робко протянула ему блокнотик.
— Вам что, бабушка? — участливо спросил повелитель эфира.
— Автограф, если можно! — пугливо шепнула она.
Слово «автограф» как молния поразило старческую общественность, и через мгновенье лицо канала было окружено галдящей толпой. Сморщенные руки протягивали ему для росчерка блокнотики, газеты, бланки анализов, просто клочки бумаги… И только обиженный Бездынько остался гордо в стороне.
Жарынин поглядел на эту стихийную автограф-сессию с ревнивым недоумением и проговорил:
— Х-м… Триумф Телемопы! А как вам моя финальная гипербола?
— Супер! — отозвался Кокотов, скрывая неведенье.
— Погодите! — Режиссер достал из кармана мобильник и набрал номер. — Эдик! Спасибо, отработали по полной. Слушай, ты им скажи, когда будут монтировать, чтобы меня сильно не резали! Ладно? Ты настоящий друг! С меня танкер водки…
Воспрянувший Огуревич, все еще держась за живот, гостеприимно увел съемочную бригаду в столовую. Когда соавторы двинулись следом, приковылял запыхавшийся Ящик, а с ним Злата Воскобойникова. Нарядная старушка держала в руках букетик лиловых недотрог. Старый чекист, тяжело дыша, кинулся к Жарынину:
— Мне сказали, я должен выступать перед телевидением…
— Поздно, Савелий Степанович, съемка закончилась!
— Как закончилась? — чуть не заплакал ветеран.
— Где же вы были? Вас так все искали!
— Я… Мы… — В его старинных слезящихся глазах мелькнула мужская потаенная гордость. — Мы со Златой гуляли там, за прудами, у старой беседки… — Он неопределенно махнул рукой.
— Что ж, ничего не поделаешь. Сен-Жон Перс говорил: лучше любовь без славы, чем слава без любви. Пойдемте, ей-богу, обедать…
Обед стал настоящим апофеозом Жарынина. Радостный Огуревич, поколебавшись, приказал в честь внезапного праздника выдать насельникам из поминальных запасов: кавалерам — по рюмке жуткой водки, дамам — по бокалу ркацители, еще не сделавшегося уксусом, но уже переставшего быть вином. Имоверов почти тотчас умчался в «Останкино» на запись новой передачи «Семейные тайны», по большому секрету сообщив всем, что сегодняшняя тема называется «Сантехника вызывали?» и посвящена спонтанным изменам скучающих домохозяек.
Телебригада задержалась на полчаса, подсняла перебивки и виды старческой повседневности, наскоро пообедала, причем бородатый оператор успел так напиться, что в микроавтобус его, недвижного, грузили вместе с камерой. Кожаная дама, садясь в машину, лепетала, что она буквально очарована «Ипокренином», спрашивала, нельзя ли на недельку заехать сюда отдохнуть и попить чудесной минеральной воды. Польщенный Огуревич, тоже успевший хорошенько принять из внутренних резервов, горячо ее приглашал, обещая кроме полноценного отдыха научить редакторшу усилием воли выращивать недостающие фрагменты организма. Он с упорной галантностью, опрометчиво не замечая бдительных взглядов Зинаиды Афанасьевны, предъявлял телевизионщице свою поросшую пухом лысину, чем неподдельно женщину заинтересовал. Как только бригада уехала, директор был немедленно уведен женой в семейный застенок до выяснения.
Во время обеда насельники толпами шли к Жарынину, чокались с ним, восхищались его красноречием, гордились. Даже сама Ласунская, одетая во что-то античное, издалека подняла бокал в честь Дмитрия Антоновича. Его выступления она, конечно, сидя, как обычно, в оранжерее, не слыхала, но об ораторской победе режиссера ей много и жарко рассказывали взволнованные одноприютники. Баловень успеха, вставая, кланялся, со сдержанным достоинством отвечал на восторженные общественные поздравления и лишь изредка посылал соавтору краткие ироничные взоры пресыщенного триумфатора. Ян Казимирович немного взревновал к славе соседа по столу и начал громко рассказывать, как после его фельетона «Подрезанные крылья Родины» чуть не посадили знаменитого авиаконструктора Скамейкина. Однако бывшего вершителя судеб, великого и ужасного Ивана Болта никто не слушал. Торжество, конечно, попытался испортить Жуков-Хаит. Появившись к концу обеда, он истерично заявил, что насельники напрасно ликуют: мировое еврейство, захватившее российское телевидение, никогда не допустит появления отснятого сюжета в эфире, и очень скоро, а именно в 22:15, все в этом смогут убедиться. Впрочем, на него снова зашикали и прогнали.
— Скорей бы уж перекоробился! — вздохнула Татьяна, выставляя тарелки с усиленными порциями макарон по-флотски.
Когда соавторы вернулись в номера, там ждала их, загадочно улыбаясь и вертя на пальце ключ, Валентина Никифоровна.
— А вам, Дмитрий Антонович, вышел «люкс»! — со значением сказала она, покосившись на Кокотова. — Аркадий Петрович сказал — можно переселяться.
— Валечка, ты мне поможешь устроиться? — спросил Жарынин сытым голосом.
— Конечно! — бестрепетно отозвалась она.
— Андрей Львович, — приказал триумфатор, — не расслабляйтесь, нам еще работать!
— Я сегодня что-то устал… — промямлил писатель.
— С чего бы это? — дернула плечом бухгалтерша.
— На том свете отдохнете! — хохотнул тиран.