И долго еще говорил сумасшедший, но я перестал его понимать. Его голос, однако, был так сладостно мил, что я, как губка, впитывал в себя его звуки. Когда он замолк, уже светало, раскрывались крепостные ворота, опускался мост…

С этой ночи жизнь в крепости стала для меня еще тягостней, еще несносней. Старые стены и башни, визг и скрежет цепей о блоки, железные запоры ворот, караулы и патрули, хриплые сердитые окрики "Кто там?" и лживые заискивающие ответы "Свой"; трусливые лица, испуганные полупотухшие глаза, базар с пугливо блуждающими ленивыми тенями на нем — все это свинцовым грузом ложилось на душу… Меня охватила печаль, мной овладела глубокая тоска, и я решил отправиться навстречу грядущему Мессии.

Я сел на первую попавшуюся подводу. Возница, обернувшись ко мне, спросил:

— Куда прикажете?

— Куда хочешь! Лишь бы подальше отсюда!

— Сколько часов?

— Пока лошадь в силах везти!

Возница тронул вожжи, и мы поехали.

И вот едем, едем: уже иные поля, другие леса, другие деревни, города, но разница между ними чисто внешняя; внутри все то же. Везде та же грусть, тот же пугливый и лживый человеческий взгляд, тот же дрожащий, трусливый голос… На всем печальный туман, заволакивающий всякий светлый луч. Везде то же стремление съежиться, стать меньше, незаметнее. И я все продолжаю кричать вознице: "Дальше!" Но я зависим от возницы, а возница от коня. Конь требует корма, и мы вынуждены остановиться.

Вхожу в корчму. Большая комната, разделенная пополам старым занавесом. В половине, что ближе к дверям, за столом сидят трое мужчин. Они меня не замечают, но мне они хорошо видны. Предо мною три поколения. Старший сед, как лунь, однако, он держится прямо и без очков читает большую книгу, лежащую перед ним на столе. Лицо его спокойно, глаза смотрят уверенно.

Направо от него сидит мужчина помоложе, по-видимому, его сын; весьма похож на него. Но лицо у него подвижнее, нервнее, минутами оно кажется более усталым. И этот читает книгу, но при помощи очков; книга поменьше размером, и он ее держит ближе к глазам, опершись рукою о стол. Он средних лет; борода и голова у него только тронуты сединой. Время от времени он смотрит на отца, но старец его не замечает.

Налево от старца сидит самый младший, вероятно внук — молодой человек с черными, блестящими волосами и горящим, рассеянным взглядом. Он тоже смотрит в книгу, но книга мала, и он держит ее совсем близко к глазам. Весьма часто он ее вовсе отодвигает. Со страхом, смешанным с глубоким уважением, взглянет он на старца, бросит слегка иронический взгляд на отца и прислушивается к тому, что происходит за занавесом. Оттуда доносятся вздохи, точно там роженица…

Я хочу кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание. Но в эту минуту занавес раздвинулся и показались две женщины: старушка с острым, костлявым лицом и суровым взглядом и другая, помоложе, с мягким, довольно полным лицом и ласковыми глазами. Они стоят, смотрят на мужчин и ждут. Старик их не замечает, он слился с книгой. Средний замечает, но раздумывает, как бы ему привлечь внимание отца. Младший сразу же вскакивает:

— Мама, бабушка, что, как?

Средний беспокойно поднимается с места, а старик только отодвигает книгу и поднимает глаза на женщин.

— Что с ней? — спрашивает молодой дрожащим голосом.

— Благополучно! — спокойно отвечает старуха.

— Благополучно, благополучно! — повторяет молодой.

— Мама, ты даже не поздравила! — замечает средний.

Старик подумал и спросил:

— Что случилось, девочка родилась, что ли?

— Нет! — ответила старуха, — мальчик…

— Мертвый?

— Нет, живой… — отвечает старуха, но в голосе ее не слышно радости.

— Урод? Калека?

— У него какие-то знаки на плечах…

— Какие знаки?

— Крыльев. Ясные следы крыльев.

— Крыльев?!.

Старик озабочен, его сын изумлен, только внук подпрыгнул от радости:

— Как хорошо! Пусть растут эти крылья, пусть они вырастут, большие, сильные крылья, как это хорошо!

— Чему же здесь радоваться? — удивляется средний.

— Ужасное уродство! — вздыхает старик.

— Почему? — опросил внук.

— Крылья, — отвечает строго старик, — подымают ввысь, с крыльями трудно удержаться на земле.

— Эка важность! — дерзнул заметить внук. — Что ж, не будет тогда человек прикреплен к месту, не будет барахтаться целый век в грязи, будет жить над землею… Разве небо не лучше, не красивее земли?

Старик даже побледнел, а средний сказал тут:

— Глупенький, чем жить в небесной выси? Одним воздухом сыт не будешь… Там корчмарем не станешь и в аренду ничего не снимешь… В облаках даже щетиной промышлять нельзя. Там…

Но старик прервал его.

— В выси, — сказал он твердым, как сталь, голосом, — нет ни синагог, ни молелен, ни книг; нет там ни дорог, ни тропинок, проложенных предками, и приходится блуждать, не зная истинного пути… Там чувствуешь себя, правда, вольной птицей, но горе вольной птице, если ее одолеют мрачные мысли, охватят сомнения…

— Как так? — вскочил с места младший, и глаза его зажглись, и краска заиграла в лице.

Но ему не пришлось говорить, его прервала старушка-бабушка.

— Глупые мужчины! — сказала она. — Нашли о чем спорить… А раввин? Разве он разрешит произвести над ним обрезание, разве он позволит приобщить к еврейству крылатого ребенка?..

Я вскочил. Моя ночевка за городом, поездка и дитя со знаками крыльев — все было лишь сном.

Словник

еврейских и гебраистских слов, встречающихся в книге

Алшох — книга комментариев к библии.

Арбаканфес — четырёхугольный кусок белой ткани, имеющий кисти из белой шерсти на концах (цицпг). Арбаканфес религиозные евреи носят под верхней одеждой.

Ахашвейрош (Ксеркс) — царь персидский, 486–465 гг. до нашей эры. Фигурирует в библейском сказании о царице Эсфири.

Бар-мицво — тринадцатилетний возраст, начало религиозного совершеннолетия.

Батлен — человек, ничего определённого не делающий; проводит всё время в синагоге за изучением талмуда или в пустых разговорах и в созерцании. Как ругательство означает — никчёмный человек.

Волах — задушевный, весёлый или грустный мотив.

Гавдоло — молитва, которая читается по окончании субботнего дня.

Гаон — высший учёный авторитет, гений.

Гешайно-рабо — седьмой день осеннего праздника кущей. По представлению религиозных евреев, в этот день на небе подтверждается решение о том, что должно случиться с человеком в течение года.

Гой — иноверец, шовинистическое прозвище не-еврея.

Даян — помощник раввина.

Ермолка — бархатная или шёлковая феска, которую религиозные евреи носят постоянно дома и в синагоге.

Ешибот — высшая школа по подготовке раввинов, духовная семинария.

3огар — книга, о каббале.

Иомкипур — судный день, праздник всепрощения. В этот день