За домом снова был забор — с кривыми воротами и сорванной калиткой. Вася бросился к ней через молодые, но уже большущие лопухи. Еще пять шагов — и вот она, спасительная улица Луговая. Вася готов был выскочить в проем калитки. Но что-то остановило его. Будто тихий оклик. Вася огляделся.

Неподалеку от выхода лежала груда хлама.

Ну, обычный хлам. Такой, что выбрасывают, когда накопится в кладовках и сараях. Кривая спинка железной кровати, рассохшийся бочонок, дырявые кастрюли, рваное сиденье кресла с клочьями поролона, остатки футбольного мяча, драные картонные коробки, тряпье и всякий другой утиль. А чуть поодаль валялось в цветущих одуванчиках колесо.

Оно словно сбежало из кучи, не желая иметь дела с помойной рухлядью.

Маленькое колесо, размером чуть крупнее тарелки для супа. Видимо, от детского трехколесного велосипеда, причем не переднее, а боковое (потому что без педалей). С тонкой пыльной шиной, с грязными спицами и облупленным ободом, с трубчатой втулкой. Бесполезное, никому не нужное…

Ни в тот момент, ни в другие времена Вася так и не мог объяснить себе, почему подошел и поднял колесо. Может быть, потому, что оно было одинокое? Как он сам…

Да он поднял его. Покрутил в руках, как руль-баранку. Вздохнул. Ни к чему ему было это колесо. Но вот так взять и отбросить его он уже не мог. Это будто погладить беспризорного котенка, а потом отпихнуть.

«Ладно, пойдем со мной», — шепотом (или даже мысленно) сказал Вася. И показалось, что колесо отозвалось тихим-тихим звоном спиц: «Пой-дем-м…»

Да, разумеется, показалось. Но Васе вдруг стало тепло и спокойно, словно все горести остались где-то в другой стране, за прочной, запертой границей.

Продолжая держать колесо, как штурвал, Вася выбрался через калитку. И «порулил» к дому. Встречные могли подумать: не маленький уже, а играет «в машину», как детсадовский малыш. Но Васе было все равно. Колесо ласково теплело в ладонях.

«Ты хорошее», — с последней слезинкой в горле шепнул ему Вася.

«И ты…», — отозвалось колесо пощекотавшим ладони шепотом.

И так они вдвоем «прикатили» к Васиному подъезду.

Дома никого еще не было.

Вася сбросил в прихожей кроссовки и рюкзачок. Сдернул с себя перепачканную пылью и трухой рубашку, обтер ею колесо (все равно в стирку). Бросил рубашку под вешалку и с колесом в руках ушел к себе за ширму.

Сел. Несколько раз глубоко вздохнул. Поставил колесо себе на колени и сверху лег на него подбородком. Пальцами прошелся по спицам. Спицы были не такие, как у настоящего велосипеда. Там они звонкие, как натянутые струны, а здесь — тонкие железные палочки. И все же они опять отозвались тихим звоном:

«З-здесь живешь, да?»

Наверно, это был даже не звон, а эхо в мыслях у Васи. Но очень явное эхо. Вася не удивился. Погладил литую твердую шину.

— Здесь живу…

«У тебя хорошо. Не то что на чердаке…»

— А ты жило на чердаке?

«З-з… да… Долго. Недавно чердак стали чистить и все выбрасывать. И меня…»

Тут Вася все-таки спросил:

— А ты по правде разговариваешь? Или мне кажется?

«З-з… да. По правде. Только не разговариваю, а мысленно отз-зываюсь.»

«А как ты научилось?» — спросил Вася тоже мысленно.

«Я потом расскажу. Еще ведь будет время… Ты меня не выбросишь?»

«Да ты что! — Вася покрепче вцепился в обод с шиной. Железо и резина затеплели. Вася благодарно улыбнулся… Однако, несмотря на ласковое тепло, твердая шина сильно давила колени. Вася снял колесо, прислонил к боку под локтем. Шина оставила на коже оттиски резинового узора. Вася помусоленным пальцем потер четкие розовые отпечатки полосок и треугольничков.

«Колесо…»

«Что?» — щекотнуло оно сквозь майку Васино ребро.

— А ты, наверно, не очень много ездило по земле. Шина у тебя совсем не стертая…

«Совсем не много… Я не успело… Давным-давно меня купили мальчику Саше. Маленькому, меньше тебя. То есть не меня купили, а целый велосипед, с тремя колесами. Мальчик Саша сел и сразу поехал со двора. Там был тротуар из досок, он вел под горку. Саша еще не умел управлять, потерял ногами педали, заплакал, отпустил руль. Нас, все три колеса, пронесло под уклон, и мы вместе с мальчиком сорвались бы с досок на дорогу, а там ехал грузовик. Тогда я… я толкнуло себя в щель между досками. Так, чтобы мальчик слетел с седла, но не в сторону дороги, а к забору. Он и слетел…

— Значит, ты спасло мальчика Сашу, — благодарно сказал Вася и покрепче прижал колесо локтем.

Колесо отозвалось с ощутимым вздохом:

«У него даже ни одной царапинки не оказалось, только рубашку порвал на локте. А велосипед не спасся… Я-то сорвалось с оси и застряло в щели, а все остальное… весь велосипед… он вылетел на дорогу прямо под машину… Я даже не знаю, куда его потом девали. А я осталось одно, и меня закинули сперва в кладовку, а потом на чердак… Хорошо хоть, что не на помойку.»

«На чердаке, наверно, тоже радости мало», — посочувствовал Вася.

«Мало… Я там запылилось и поржавело… Ты меня не выбрасывай», — снова сказало колесо. И Вася ему опять сказал:

«Ну что ты!»

Тут Васю стала окутывать мягкая сонливость. Он ей не стал противиться. Лег головой на подушку, а колесо положил у груди, накрыл ось ладошкой. Но прежде, чем заснуть, Вася задал еще несколько вопросов:

«Колесо… ты все понимаешь и ты разговариваешь. Значит ты… живое?»

«Ну, не з-знаю… — донеслось до Васи сквозь ладонь (и сквозь дремоту). — Скорее всего, да… Наверно, все вещи живые, потому что понимают и разговаривают…»

«А почему тогда люди их не слышат?»

«Потому что вещи разговаривают не голосами, а мыслями. Вернее, они излучают незаметные волны, вроде как радио. Но у этих волн не такая длина, как у человеческих мыслей. Только очень редко это длина совпадает. И тогда получается такое… созвучие…»

«У нас с тобой созвучие?» — догадался Вася.

«Да… У вещей между собой созвучие бывает часто, а между вещами и людьми очень редко…»

«Нам повезло.»

«Очень повезло…»

«Колесо, а как тебя зовут?»

«Вот странный вопрос! — удивилось оно. — Так и зовут: «Колесо».

«Но ведь колес много! Можно спутать!»

«Но ведь и Вась много, а тебя все равно зовут Вася…»

«В самом деле… Ну… тогда ты будешь «Колесо» с большой буквы».

Колесо, кажется, обрадовалось:

«Ладно!»

Потом уже начался сон. Вася увидел себя и Колесо не на постели, а на подоконнике. По стеклам звенел крупный солнечный дождь. В каждой капле горела искра. Или даже огонек. Листья тополей отбрасывали зеленые лучи. Даже сквозь стекло пахло свежей тополиной листвой. Капли, словно бубенчики вызванивали знакомый мотив: