— Не знаю… Да не в том вопрос. У нас на дворе есть сарайчик, он теплый и почти пустой. Может пустим Казимира на зиму?

Мама и папа переглянулись.

— Ну… если только ты сам будешь заботиться о его кормлении, — сказала мама.

— Буду… А еще…

— Что? — Мама оставила глину и выпрямилась.

— Степкину бабушку увезли в больницу, — совсем тихо проговорил Ига. С дурацким каким-то покашливанием. — Дед говорит, что она совсем плоха. И сам он… тоже… А Степкина мать укатила в дальние дали. Замуж собралась, наверно. Я думал… вот что…

Мама и папа смотрели на Игу. Ну, прямо… ну чего они так смотрят! И он дернул плечами и будто прыгнул с берега в холодную воду:

— Давайте возьмем Степку к нам, а?

И отчаянно застеснялся. Не посмел сказать до конца, что хотел: «Пусть будет… как сестренка…» Не получилось. Но маятник в его комнате все равно говорил свое «такки-так».

Ига, хотя и глядел вбок, чувствовал мамин взгляд. И вдруг отчетливо понял, какие мама готовит слова. О несуразности этого плана, о всех трудностях, сложностях и проблемах, в которых Ига не отдает себе отчета. Слова, которые будут абсолютно, совершенно и стопроцентно справедливы и разумны. Разве не так?

«Такки-так?» — спросил маятник.

Мама взглянула на папу. Он взял катушку за ось, зачем-то дунул на нее. Она — легонькая, алюминиевая — завертелась. Папа смотрел как она вертится и в то же время шевелил носком домашней туфли — играл с котенком Ёжиком. Потом он взглянул на маму.

Мама опять посмотрела на Игу.

«Только бы не зареветь…»

Мама поскребла подбородок испачканным в глине пальцем. И сказала:

— Ну… давай.

2002 г.