Она налила себе минералки и залпом осушила фужер, хотя внешне волнения своего никак не выдавала. Он давно заметил странное явление: чем больше возбуждена Хейди, тем речь ее становится более спокойной и взвешенной. Иное дело, что в то же время она становится и более жесткой.

– Чего вы еще ждете от меня, генерал Власов?

– Уже ничего, – поднялся Андрей.

– Тогда зачем явились? Насколько мне помнится, мы уже попрощались.

– Насколько мне помнится, прощался я с Марией Воротовой, а не с тобой, – вновь перешел Власов на «ты», считая, что официальная часть встречи завершена.

– Ах, вот оно что! И вы явились поведать мне, что между вами больше ничего нет? – поднялась Хейди, стараясь не обращать внимания на трель некстати проснувшегося телефона.

– Поскольку это действительно так. Считай, что у тебя больше нет оснований для ревности.

– Ревности?! – рассмеялась она, приподняв и вновь бросив трубку на рычаг. – Это у генерала Броделя нет больше оснований ревновать, а значит, и препятствовать твоему появлению в приемной, хоть Гиммлера, хоть Гитлера. А ему очень не хотелось, чтобы ты попал к рейхсфюреру СС.

– Генерал Бродель?! – поморщился Власов. – Что-то не припоминаю такого. Кто это?

– Новый «командарм» вашей походно-полевой жены. Она что, так и не назвала его имени?

«Так вот о каком генерале она мне все время толковала!» – вспомнил Власов, но вслух произнес:

– Я и не требовал этого. С какой стати я стану вмешиваться в личную жизнь лейтенанта вермахта Воротовой?

– Но я веду речь не о личной жизни вашей фронтовой бабфьонки. Меня удивляет, что вы так и не поинтересовались, от кого именно следует ждать самой неприкрытой вражды. Кто из генералов способен помешать вашему доступу к самым высоким кабинетам Берлина и к самым глубоким бункерам «Вольфшанце».

– Что с вами происходит, Хейди?

– Я потрясена – вот что со мной происходит! Меня поражает то, как беззаботно вы ведете себя в этот ответственный для России момент. Как слабо врастаете в берлинскую верхушку, предпочитая вариться в собственном, российском, солдатском пшенном, котле.

Власов закрыл лицо руками и нервно помассажировал его кончиками узловатых дрожащих пальцев.

– Возможно, вы правы.

– Это свое неуверенное «возможно» – сразу же, причем очень смело можете исключить. Вы уже давно не военнопленный, мой генерал генералов. И даже не временно освобожденный из лагеря. Пора отрешаться от своего лагерного прошлого, от синдрома лагерника, от привычки ощущать себя «пусть униженным, зато живым».

– Я не Наполеон, Хейди.

– Почему же тогда наш фюрер уверен, что он, Адольф Гитлер, ни в чем не уступает великому корсиканцу? Он уверен, а вы – нет? Чем это объяснить?

– Но ведь мы-то с вами знаем, что великому корсиканцу он все же уступает, – задело Власова за живое. Кстати, кто такой этот генерал Бродель? – буднично, устало спросил Власов, доставая из кармана портсигар. Он пытался закурить, но, встретившись с суровым взглядом начальника санатория, покорно положил портсигар на стол перед собой.

– Обычный генерал, как и многие другие.

– Тогда почему вы так взъерошены?

– Меня не генерал Бродель раздражает, меня раздражаете вы, мой генерал генералов. Ваша неуверенность в себе. Неуверенность, за которую даже мне становится неловко.

– Что-то раньше я не слышал его имени. Но точно знаю, что к верхушке рейха он не принадлежит.

– Чтобы шкодничать, как шкодничает этот генерал, вовсе не обязательно возглавлять Генеральный штаб вермахта или Главное управление имперской безопасности. Достаточно страстно возжелать, чтобы русский генерал Власов никогда не переступил порог кабинета рейхсфюрера СС Гиммлера, доктора Геббельса и многих других кабинетов, не побывав в которых, этому самому Власову рассчитывать, собственно, не на что[66].

– Значит, мои неудачи на этом поприще…

– Нет, воздействуют и другие факторы. Но генерал Бродель… Поначалу я не могла понять, чем вызвано такое внимание этого служаки к вашей особе. Пока мои друзья из службы безопасности СС, призванной следить за моральной чистотой ее рядов, как святая инквизиция – за непорочностью средневековых монахов, не вышли на его «русскую». Это они неожиданно открыли для себя и для меня, что, оказывается, его любовница – та же русская повариха, с которой сдался в плен генерал Власов. Теперь вам понятно, каким образом оказалась здесь ваша Форотова? – в этот раз Хейди умышленно употребила свое начальное «Фо», чтобы подразнить Власова.

– Понятно.

– Неужели вы думаете, что в каком-либо ином случае я стала бы разыскивать эту фронтовую девку? И если мы дали ей возможность увидеться с вами, то делали это по двум причинам: чтобы насолить генералу Броделю и чтобы заставить ее повлиять на своего генерала-любовника не вмешиваться в дела командарма Власова. Она же должна будет предупредить Броделя: еще одно вмешательство, и руководство гестапо передерется с руководством СД за право первой следственной ночи по «делу генерала Броделя».

Власов нервно передернул подбородком, но так и не нашелся, что ответить Хейди. Эта, новая версия появления у него в номере бывшей походно-полевой заставила генерала совершенно по-иному взглянуть на связи и возможности Хейди. И еще раз, теперь уже более основательно, убедиться: насколько полезной она может быть в добре, настолько же опасной – в гневе и ревности. Другое дело, что ни то ни другое она, к счастью, пока что не демонстрирует.

– Надеюсь, теперь генерал Бродель успокоится и ей ничего не будет угрожать, – довольно невнятно проговорил он, вставляя в немецкую речь русские слова. Однако Хейди уже научилась понимать этот его суржик.

– Если вы решите поделить ее с генералом Броделем, он сумеет примириться и с этим, настолько далеко зашло его увлечение Марией. Их обоюдное увлечение друг другом – так будет точнее…

«А вот теперь она бьет по твоему самолюбию, – понял Власов. – Похлеще, чем только что бил коротышка-штандартенфюрер».