@

Они называли это здание «учреждение», а вместо больничного слова «укол», употребляли другое — «инъекция». «Инъекции подарят тебе доброе настроение на целый день», — с широкими улыбками говорили мне. Оставалось совсем немного — определить, где этот день начинается и где заканчивается.

Этот их «позитив» я получала четыре раза в сутки. Препараты отодвигали скудную больничную жизнь в сторону, эмоции впадали в летаргический сон, а я погружалась в свою нирвану, качаясь на ласковых волнах полного спокойствия. Ничего не хотелось. Странное состояние, когда нет желаний.

За мной ухаживала старуха санитарка, навещая по поводу и без… Кажется, она жила здесь. Я бы предложила администрации сделать ее лицом «учреждения», как Одри Хепбёрн в свое время была лицом Дома Живанши. Забежав «на минутку», санитарка садилась у меня в ногах и, вероятно думая, что я не могу уснуть, начинала тихонько петь… Она любила петь, даже говорила нараспев, но я почему-то не могла запомнить ее голос.

Для старухи она выглядела неплохо. Возраст выдавали руки — дубленые, морщинистые, с толстыми жилами и артритными узлами на суставах. И глаза у нее были странные — стертые, будто кто-то провел по ним ластиком; совершенно безликие глаза — прозрачная радужная оболочка и черные жучки зрачков в обрамлении белесых ресниц.

Каждое утро она приносила мне по два яблока и молча оставляла на столе. Четыре инъекции и два яблока — невероятное количество позитива!

Как-то, войдя в палату, старуха торжественно объявила:

— К тебе гостья. Собирайся гулять.

Я растерялась… Разве в гости ходят без приглашения?

— Мне никто не звонил! — смело заявила я и сама испугалась своей смелости.

— И не позвонит! — Санитарка развела руками. — Телефон-то у меня. Лежит себе выключенный. Домой пойдешь — отдам.

Я разволновалась, и старуха обняла меня. Внутри нее что-то хлюпало и клокотало, пахло потом и кислятиной, похожей на больничный суп.

Она ласково взяла меня за руку и повела за собой. Мы вошли в холодное помещение с единственным окном. Против света стояла женщина, почти как в съемке с заполняющей вспышкой. И тут я все поняла.

— Ты пришла! — закричала я и кинулась к ней. — Я знала, что ты меня не бросишь! Марго! Ведьма моя!

От нее веяло холодом и Délice. Бог мой, могла ли я забыть этот острый пряный запах счастья? Вероятно, поэтому я не могла сосредоточиться на ее лице. Она отчаянно прижимала меня к себе, внюхивалась, проникала под кожу, плакала и страдала. Я чувствовала и ее страдания, и ее вину. Но почему? Мне не за что было ее винить — с ней было весело. Ведьма продолжала рыдать, руки ее дрожали. А старуха стояла в дверях и укоризненно качала головой. Вероятно, я что-то забыла по своему обыкновению, а вспоминать бесполезно — старухины песни не давали сосредоточиться. Они вертелись в голове, создавая примитивный монохромный орнамент. Это плохой орнамент — тусклый и скучный.

В конце концов санитарка нас оставила. Маргарита стала одевать меня, подолгу застегивала каждую пуговицу пальто. Устав от ее неумелых попыток, я потребовала немедленных превращений, но… она опять разрыдалась. Это было так не похоже на нее, что я притихла, стараясь определить изменения, которые произошли в ней. Она постарела. У нее тряслись руки, нервные, прежде умевшие танцевать пальцы с трудом распутывали шнурки на ботинках. Очевидно, она решила забрать меня из «учреждения», и я вдруг испугалась, что она передумает. Мы гуляли по старому больничному скверу, вдыхая морозный осенний воздух. Сухие листья вились под ногами рыжими змейками. Маргарита останавливалась и согревала своим дыханием мои пальцы. Немного кружилась голова, скорее всего от воздуха. Она поддерживала меня и вдруг, остановившись, прошептала:

— Прежде чем открыть новую дверь, обязательно нужно закрыть старые.

Я чувствовала — она готова помочь мне. Поэтому улыбнулась, согласно кивнув. Маргарита тут же успокоилась и начала что-то рассказывать, бурно жестикулируя. В какой-то момент показалось, что рядом со мной мама, и я вспомнила о ней, о любимой ею Европе, о высоком искусстве и о том, что опять забыла ей позвонить. Но разве у нас нет высокого искусства, как в Европе? Я поделилась этой мыслью с Марго. Ведьма странно отреагировала — поцеловала меня, заявив, что я и есть для нее самое высокое искусство. Она просила напомнить ей о последних наших приключениях, чем удивила до глубины души. Я принялась перечислять все, что всплыло в памяти: наш маленький островок со старыми часами и сундуком, прошлое, запрятанное в спальне, винтовую лестницу на чердак, где сидела кошка, скользкую крышу и ветер, — но было что-то главное, что я упустила из виду — мысли рассыпались, как конфетти на яркие блестящие квадратики. Внезапно меня осенило — если Маргарита заподозрит меня в безумии, она обязательно уйдет и я вновь останусь со старухой. Больше я не проронила ни слова. Пусть думает что хочет.

Ведьма по-своему расценила мое молчание и предложила начать все сначала, закрыв все счета. Но ведь всегда остается хотя бы один неоплаченный, о котором забываешь по случайности или нарочно, а со стороны подобная забывчивость обычно выглядит некрасиво и тебя могут не простить. Я наконец вспомнила о своей Мечте… о том, как стерла грани между реальностью и другим измерением и попала в это «учреждение». Но я молчала, стараясь не смотреть ей в глаза.

— Бедная моя! Бедная! — шептала Маргарита.

Она присела на единственную скамейку и зарылась в воротник пальто. Ее состояние передавалось и мне. Марго крепко держала меня за руку, так крепко, словно меня могли отнять у нее. С ней было хорошо и совсем не холодно. Она что-то шептала мне на ухо, но я устала и, понимая значение каждого слова в отдельности, переставала понимать смысл в целом.

@

Мы вернулись. Старуха ждала нас на пороге. Схватив в охапку мою одежду, она ушла.

Марго навещала меня еще несколько раз — приходила, стараясь приободрить, а потом не выдерживала и плакала. Но меня слезами не обманешь. Я-то знаю, на что она способна, нужно лишь набраться смелости и попросить у нее чудес, и тогда она мгновенно преобразится в чертову Ведьму и предложит тысячу вариантов счастья на выбор. Нужно ли мне это? Ведь я так и не научилась просить и все еще надеюсь собрать свою историю в роман о большой и безгрешной любви. Ведь в виртуальности не может быть греха, потому что нет прикосновений. Разве прикосновения словом — это грех?..

Мысленно послано в блог. Ноябрь 2035 г.

…знаешь, мама, иногда так хочется стать кошкой — своенравной, свободной, а значит, сильной… разливать свое одиночество в бокалы на изогнутых ножках, курить кальяны молочные, менять занятия как перчатки, бросать мужчин, равнодушно кивая на двери…

…а иногда — замереть посреди дороги в позе лотоса и медитировать, расслабляясь медленно, каждой клеткой, течь рекой вдоль ломкого берега, слизывая камни, играя с глупыми рыбами… поблескивать стразами в пенке волны бесшабашной и, кинувшись вдруг на гальку, разбиться миллиардами капель…